Паранойя
Шрифт:
— В общем, ничего. Но в полиции, наверное, понимают, что на меня у них ничего нет — так что, может, на этом все и закончится.
Мы вместе приняли душ и оделись, чтобы идти на ужин. Пола надела черное платье и туфли на высоких каблуках, а я — спортивный пиджак и свободного покроя брюки. Мы отправились в малайский ресторан на Третьей авеню, в который раньше не ходили, потому что там было дорого. Сейчас я опять начал заключать сделки, и отдать сотню баксов за ужин на двоих было плевым делом.
После ужина мы пошли в кафе на Пятьдесят девятой, выпили капуччино и съели на двоих кусок торта. По дороге домой мы то и дело останавливались
В последующие дни я был на подъеме. В среду на работе несколько человек проявили ко мне исключительную любезность. Мартин Фрейден, финансовый директор, подошел к моему закутку и сказал, что слышал о неприятностях с полицией и готов мне помочь, чем сможет, в любое время. Я понимал, что это предложение не следует принимать всерьез и что он вовсе не горит желанием мне помогать и совсем не ждет, что я приду к нему за советом, но сам по себе жест был мне приятен. Позже днем Джо из отдела маркетинга, с которым мы были в более дружеских отношениях, предложил мне вместе пообедать. Я ответил, что очень занят, но что очень рад его приглашению и в другой раз непременно приму его.
В газетах за среду не было ни одного упоминания об убийстве. Я вздохнул с облегчением, потому что боялся увидеть заголовки вроде «Менеджер по продажам признался, что покойник его растлил». В обеденный перерыв я пошел в Интернет-кафе. Зарегистрировавшись под вымышленным именем, я зашел на несколько новых сайтов, но только нашел в архиве уже знакомые мне две заметки четырехдневной давности. Вся история уже определенно стала забываться, и я надеялся, что полицейское расследование тоже мало-помалу стихнет.
И все-таки по дороге в офис я не мог избавиться от чувства, что за мной следят копы. Я не видел никого подозрительного и понимал, что веду себя как параноик, но все равно то и дело оглядывался назад, ожидая, что замечу человека, который тут же нырнет в подъезд или быстро отвернется.
Пола все время зудила, что мне нужно проконсультироваться с юристом, поэтому я решил больше это не откладывать — в основном для того, чтобы она наконец от меня отстала. Юрист нашей фирмы порекомендовал мне адвоката по имени Кевин Щульц. В тот же день я позвонил Шульцу из офиса. Я в точности изложил ему, что рассказал полицейским — как заявился к Руднику в кабинет, но сказал, что это не имеет ни малейшего отношения к убийству.
Шульц заявил, что, по его мнению, я не сказал ничего, что можно было бы мне инкриминировать, но настоятельно советовал отныне беседовать с полицией только в его присутствии.
В шесть часов я во второй раз появился у «Анонимных алкоголиков». Я не собирался говорить, но когда подошла моя очередь, то по непонятной причине мне захотелось излить душу. Я долго распространялся о своих опытах с алкоголем, о том, как начал пить в тринадцать лет и как с возрастом все усугубилось. Потом я рассказал о своих недавних проблемах, связанных с алкоголем, и как, напившись, я ударил свою жену и что это — самый отвратительный поступок, когда-либо мной совершенный. Мои глаза наполнились слезами, и я больше не мог говорить. Когда я сел на свое место, все захлопали.
По дороге с работы Пола зашла в магазин и дома приготовила свое коронное блюдо — цыпленка с канадским рисом и кедровыми орешками. Мы ужинали при свечах, слушали записи классической музыки и проговорили почти весь вечер. Я рассказал ей, как после развода родителей
В свою очередь Пола рассказала мне несколько историй из своей жизни. Когда ей было четырнадцать, они с подругой попробовали кокаин. Подруга нашла его в спальне у своего брата. Девочке стало плохо с сердцем, и она чуть не умерла. Когда Поле было пятнадцать, вскоре после того как умер ее дядя Джимми, смерть едва не подобралась и к ней. В тяжелом состоянии депрессии Пола забралась в машину родителей, стоявшую в непроветриваемом гараже, и завела мотор. Ее сестра нашла ее, когда она уже начала терять сознание, и вытащила на воздух. После этого случая родители отправили ее к психиатру. Она рассказала врачу обо всем, кроме «главного», боясь, что родителям слишком тяжело будет узнать правду о дяде Джимми. Ей прописали антидепрессанты, но она продолжала страдать от сознания собственной никчемности и бесполезности.
Потом ее голос неожиданно посерьезнел и в нем появились зловещие нотки. Пола сказала, что ей нужно еще кое-что рассказать мне о своей жизни в подростковом возрасте. У нее была привычка говорить о банальных вещах так, словно это что-то из ряда вон выходящее. Однажды она сказала, что хочет сообщить мне нечто «очень-очень важное», и я с замиранием сердца принялся ждать известий о смерти родственников или страшной катастрофе. Вместо этого я услышал: «Я подумываю о том, чтобы подкоротить волосы». Вот и сейчас я приготовился услышать занятную историю о том, как праздновали ее шестнадцатилетие или как прошел выпускной бал. Но к сожалению, на сей раз я ошибся.
Я всегда считал, что до меня у Полы было примерно десять мужчин, что, в общем-то, было не так страшно, но оказалось, что мои подсчеты далеки от реальности. Пола одним духом выпалила имена двадцати, если не больше, парней, с которыми спала с седьмого класса по двенадцатый, добавив, что у нее были еще «десятки» других, чьи имена она не может вспомнить. Среди «безымянных» был гитарист из рок-группы, выступавшей для разогрева публики на концерте «Ху», куда Пола ходила в шестнадцать, и «какой-то мужик лет сорока», с которым она познакомилась на катке, когда училась еще в восьмом классе. Ее единственный серьезный роман в подростковом возрасте был с Энди Коннелли — она сказала о нем так: «ты знаешь с кем» — это было, когда она заканчивала школу. В колледже, где мы познакомились, она «заново открыла в себе» девушку с небольшим сексуальным опытом.
Поделись Пола со мной этими новостями еще несколько дней назад, я бы, наверное, сильно расстроился — в конце концов, обнаружить, что твоя жена в свои пятнадцать была законченной шлюхой, тогда как сам ты в душе лелеял совсем иной образ, — не самая приятная для мужа вещь. Но сейчас я не ощутил ничего, кроме жалости к ней. Между нами как будто даже возникла какая-то еще более сильная связь. Над нами обоими надругались, когда мы были детьми, и каждый из нас ответил на это по-своему — я выместил свои чувства на человеке, который причинил мне зло, а она вымещала свои чувства на самой себе.