Парашюты на деревьях
Шрифт:
— Его там уже нет, — уверенно заявил Зварика. — Нашли дурака, сидеть и ждать неизвестно чего. Он драпает к своим изо всех сил.
— Посмотрим, — коротко ответил Шпаков.
Пока ждем Мельникова, командир подробно разъясняет задачу. Он показывает на карте тот район, куда мы должны добраться до утра, а также хутор, который решено было посетить и «повеселиться» там, как сказал бы Иван Иванович.
По сравнению с худым, желтолицым Овчаровым Целиков выглядит добрым молодцом. Широкие плечи, мощные бицепсы, которые проглядываются даже под одеждой, увесистые кулаки говорят о его недюжинной силе.
— Ты прав, Юзик, фриц уже драпанул, — сообщил Мельников.
— А что я говорил, браток, — оживился Зварика. — Нужно было и его сразу хряснуть.
— Ничего страшного. Может, он и не побежит доносить, — возразила ему Зина. — Что он может рассказать? Ничего! То, что мы были здесь? Это и без него уже известно. — Зина похлопала ладошкой по радиостанции, дав понять, что нас только что запеленговали.
— Убей врага — на одного меньше станет. Я так понимаю, — отстаивал свое мнение Целиков.
— Это верно, врага нужно уничтожать, но у нас с вами другая задача, специфическая, — хладнокровно ответил ему Шпаков. — Похоже, что пленного не следовало отпускать. Что теперь судачить и размахивать руками? Мы поступили гуманно — большого вреда он нам не причинит. Пусть живет.
Мы вышли в открытое поле. На ближайших хуторах ожесточенно лаяли собаки. На душе у меня было гадко. Казалось, что именно Фишер, которого мы отпустили так великодушно и который дал нам слово оставаться на месте до утра, теперь словно тень носится от дома к дому, сея тревогу, будоража все живое.
— Юзик отстал, — передали по цепочке Шпакову.
Николай Андреевич остановился.
— Взгляну, что там. — Он сделал несколько шагов навстречу ковылявшему сзади Зварике.
— Не могу идти так быстро, — пожаловался Юзик.
— Крепись, Юзик, крепись. До хутора недалеко. Там покушаем, с собой прихватим, — подбадривал его Николай.
— Скорее бы, — вздохнул Юзик. — Голова кружится.
В этот момент треск автоматных очередей нарушил гулкую ночную тишину. Он раздался прямо по нашему курсу. Шпаков посмотрел на компас.
— Похоже, что стреляют на том хуторе, куда мы идем, — произнес он вполголоса. — Вот так дела!
До нашего слуха начали доноситься крики мужчин. Пронзительно заголосила женщина.
— Слышите, ребенок плачет? — насторожилась Аня.
— Да, точно, — подтвердила Зина. — Детский плач.
— Что бы это могло значить? — шепотом спросил Мельников.
— Поход за продуктами придется отменить, — принял новое решение Шпаков. — Ну как, Юзик, дотянем до леса? Километров двадцать пять — тридцать идти еще надо.
— Не знаю, браток.
— Пошли!
Чем дальше мы шли, забирая вправо и обходя место стрельбы и криков, тем большая тревога овладевала нами. Там, где раздавались выстрелы, вспыхнул
Послышался гул машин. Мы залегли. По полевой дороге в направлении к пожару медленно прошли три крытых грузовика с потушенными фарами. Это обстоятельство еще более озадачило: ведь далеко от фронта автомобильный транспорт двигался ночью большей частью с включенным светом.
Вскоре в том направлении, куда проследовали грузовики, раздалось несколько дружных залпов, размеренно застучал пулемет. Ввысь взвились ракеты. Машины включили свет. Слышались слова команды. «Что там происходит?» — спрашивал сам себя каждый из нас. Шедший впереди Шпаков невольно удлинял шаг. Идя следом, я слышал, как он тяжело дышал.
Мы прошли молча километров пять. Николай остановился.
— Пройди ты немного первым, — сказал он мне.
Я легко его понял. Тяжело идти первому, особенно по полю зрелой ржи. Стебли у нее в это время как проволочные, и тот, кто идет первым, должен сминать их, прокладывая путь остальным. Он же должен в этом случае лучше всех видеть, лучше всех слышать. Один — за всех! Ему доверяют идущие сзади. Он ни в коем случае не должен сбиться с курса, правильно отыскивать ориентиры, намеченные на карте, держать их в памяти на протяжении всего пути. В случае опасности суметь подать команду, найти лучший выход. На данном этапе идущий впереди становится вожаком группы.
Протаранив огромный массив недозревшего овса, засоренного колючими дикими травами, которые отчетливо чернели в темноте, я опустился на край канавы, разделявшей два участка посевов.
— Передохнем минуту, — сказал Шпакову.
Разведчики уселись рядом. За канавой, за двумя рядами колючей проволоки, отгораживающей один участок от другого, тускло желтело новое несжатое поле — то ли рожь, то ли пшеница, а за ним на горизонте угадывался ровный ряд деревьев — там было шоссе.
А хутор, от которого мы теперь удалялись, все еще полыхал. Снопы искр взлетали в темень ночи. Но стрельба улеглась. Установилась зловещая загадочная тишина. Надежда на то, что на хуторе мы подкрепимся, оказалась напрасной. Идти же на другой хутор в ту тревожную ночь у нас уже не было охоты. Впереди был длинный путь.
Мы помогли друг другу перебраться через двойной колючий барьер и вступили на пшеничное поле. Идем, прислушиваясь к тишине.
— Остановись, — поравнявшись со мной, дернул меня за руку Мельников.
— В чем дело? — спрашиваю, не поворачивая головы.
— Перекусим. — Иван Иванович вкусно чавкал. — Пшеничка, понимаешь?
Я остановился. Подошли остальные.
— Ребята, пока суть да дело, «повеселимся» немного. Зерна уже почти созрели, вкусные. Понимаете?
— Пшеница не ахти какая, — оценил урожай хозяйским взглядом Зварика. — У нас колхозная была лучше.
— Червяка можно заморить, — твердил свое Мельников, шумно захватывая губами с ладони очередную порцию зерен.
— Попробуем, — согласился Шпаков, Он, кажется, обрадовался такому предложению. Николай тоже растер в ладонях колосья, дунул, чтобы очистить зерна от мякины, а затем забросил их в рот. Немного пожевав, сказал: — Что же, вполне терпимо. Какая ни есть, но еда.