Парашюты на деревьях
Шрифт:
— Я слышал, что китайцы или индийцы вообще съедают в сутки всего несколько горстей риса. И живут же! Разве пшеница хуже? — продолжал Мельников. — Словом, с голоду не умрем! Ешь сколько хочешь. Поле вон какое!
— Не очень разгоняйся, нужно спешить идти, — ответил ему Зварика.
— Без паники, Юзик, без паники. — Мельников вспешке начал срывать колосья и набивать ими карманы. Наполнив до отказа, начал наполнять и кепку.
— У тебя же руки будут заняты, — заметил ему Шпаков, — как ты кепку-то нести будешь?
—
За шоссейной дорогой мы наткнулись на огород. Обнаружив грядки с морковью, принялись потрошить их.
— Что вы делаете, мы же оставляем после себя такой след! — запоздало пытался предостеречь нас Шпаков.
— А что делать? — развел руками Мельников. — Тут уж «повеселимся» по-настоящему. — Сладкие морковины так и хрустели у него на зубах.
— Голод не тетка! — поддержал, как обычно, Ивана Ивановича его дружок Иван Целиков.
После подножного корма идти стало вроде бы легче. К утру мы оказались вблизи железнодорожной станции Грюнхайде, что на линии Инстербург-Тильзит. Сюда-то нам и нужно было. Движение по дороге было вялым. За день прошло несколько пассажирских поездов, три санитарных состава. Движения войск и военной техники не видно было.
Под вечер Шпаков склонился над картой. Он выбирал хутор для похода за продуктами, «на хозяйственную операцию», как выразился Иван Овчаров.
— Заглянем сюда, — показал мне Николай на небольшой четырехугольный значок на карте. — Дом расположен на отшибе, невдалеке от леса.
— Разве угадаешь, Коля, где лучше. Надо идти. Люди изголодались, — ответила ему Зина.
— Знаю.
Растянувшись цепью, мы подошли к хутору. Когда до дома оставалось около 50 метров, Шпаков приказал Юзику, Ане и Зине залечь и охранять подход. Мы приблизились вплотную к высокой изгороди, за которой злобствовал огромный пес. Шпаков просунул в щель забора автомат и выстрелил. Собака, взвизгнув, повалилась на бок. Кажется, большого шума не наделали… Иван Иванович, перелез через забор и со двора отодвинул засов калитки. У Еорот был оставлен Юшкевич. Шпаков, Мельников, Целиков и я подошли к крыльцу дома, оштукатуренного и выбеленного. Деревянные ставни были плотно закрыты. В этой прусской усадьбе, которую нам довелось посетить первой, не было ничего особенного. Разве что двор был вымощен булыжником, да перед домом забетонирована площадка. Вокруг усадьбы возвышались деревья. Во дворе был сарай, а за ним — небольшая постройка типа амбарчика. Мы взошли на крыльцо.
У меня мелькнула мысль, не поискать ли чего-нибудь из продуктов в других постройках, не заходя в дом.
— Кто там? — послышался в этот момент скрипучий старческий голос. Значит, в доме уже не спали и кто-то стоял за дверью, в сенях.
— Полиция, откройте, — отозвался я, зная, что ночью немцы никому другому не откроют.
Щелкнул засов. Худой, сгорбленный старик в длинной, ниже колен, белой рубашке
— Что вам угодно? — спросил он.
— Оружие в доме есть? — спросил я его в свою очередь.
— Нет.
Сзади старика показалась полная женщина.
— Мы будем кушать и брать продукты, — наполовину по-немецки, наполовину по-русски объяснил Шпаков.
Ничего не сказав, старик возвратился из сеней в комнату. За ним последовала старуха. Я тоже вошел и остановился в первой комнате. Но не успел осмотреться — я впервые был в немецком доме, — как из соседней комнаты, куда зашел старик, раздалась команда:
— Выходите из дома — или буду стрелять!
Ствол охотничьего ружья был нацелен мне в грудь.
Из-за стенки видна была только правая половина того старца, что открывал нам дверь. Руки немца сжимали оружие. Но то ли от страха, то ли от слабости они дрожали, и ствол ружья то приподнимался слегка, то опускался вниз.
У меня висел на груди автомат, а в правой руке я держал пистолет. Но в этот момент все преимущества были на стороне немца. Стоит только ему шевельнуть указательным пальцем, как грохнет выстрел, и все будет кончено.
В минуты смертельной опасности мысль работает куда быстрее, чем в обычных условиях. Перед глазами прошла вся моя жизнь. Здесь, в этом доме, она обрывалась. Но раздумье заняло лишь мизерную долю секунды. В следующий миг я повернул голову в сторону Шпакова, стоявшего на пороге, и сказал по-немецки:
— Пригласите сюда жандарма! Вот как нас встречают в Пруссии. — И, обращаясь к немцу, спросил: — Вы знаете, кто мы? Против кого вы подняли оружие? Мы — добровольцы и служим в немецкой армии.
Немец заколебался. На мгновение он опустил ружье дулом вниз. Этого было достаточно. Я прыгнул, перехватил ствол рукой и отвел его в сторону. Старик успел нажать на спусковые крючки. Раздался выстрел, и комната наполнилась ядовитым сизым дымом. Я вырвал ружье из рук немца и, не помня себя, ударил прикладом его по голове. Пистолетный выстрел остановил бросившуюся к двери старуху: она хотела поднять тревогу.
Я с трудом положил в кобуру пистолет: дрожали руки, холодный пот выступил на лбу. Только что я преодолел смерть. Возможно, она была такой и въявь: сгорбленная, худая, со скрипучим голосом, в белом длинном саване, как этот старик.
— Это нам урок, — сказал Шпаков. — В дальнейшем так поступать не будем. Нужно всех собирать в одном месте и выставлять часового, а потом уже действовать.
— Нелепо все как-то получилось, — оправдывался я.
— Ты не виноват. Мы могли разойтись и мирно. Немцу незачем было браться за оружие.
— Но теперь-то что, все равно будем брать продукты? — осведомился Мельников, встревоженный таким оборотом дела.
— Будем, — успокоил его Шпаков. — Обязательно будем.