Паразитарий

Азаров Юрий Петрович

— Я еще раз вам хочу сказать: я останусь на этом берегу. Отчаяние подкосило мои силы.

— И вот тогда жаждущий истины сказал: "Господи, если Ты существуешь, помоги бедной душе, Сам приведи меня к Себе! Хочу ли я, или не хочу, спаси меня! Силою привлеки меня". И хочу напомнить, что Царство Божие силою берется, а не бессильем. Так говорил Христос и так говорил Махатма Ганди.

— Отец Иероним, мне нравится все, что вы говорите, но моя душа так устроена, что я никогда и ни во что не верил. Чисто логически я приемлю формулу, что человек с Богом обретает полноту бытия и что повиновение Богу есть свобода, но моя душа сопротивляется разуму, ибо не желает быть еще и еще раз обманутой. Я никогда не видел большой разницы между учениями Древнего Египта, Индии, Китая, между учениями Христа, Мухамеда, Будды. Я никогда не понимал, почему надо одних Богов отвергать во имя других Богов. Разумом я верю, что есть Единый Бог, есть его Пророки и Учителя, а душа мучается от неверия, от сомнений. Если бы я верил, я бы с радостью, наверное, пошел бы на любую казнь…

Потом отец Иероним долго говорил о душе человеческой,

о том, что человек не обречен на изолированное существование на островках индивидуального сознания, что между этими островками есть мосты: это понятия, учения, символы, догматы. Он говорил о том, что человек может и не знать, что Бог близок его душе, что не существует пропасти между Ним и нами. Его незримое присутствие во всем мироздании, в наших душах, в лесах и долах, в утренней заре и в сумерках, в распускающемся цветке и в таинственной жизни неба и земли. И он читал стихи:

И ты открылся мне: Ты — мир,Ты — все. Ты — небо и вода,Ты — голос бури. Ты — эфир,Ты — мысль поэта. Ты — звезда…

Безмерный, сокровенный, непостижимый мир Абсолюта, мир души человеческой не исчезает бесследно. Абсолют вечен, как вечна душа.

Я слушал, а сам думал о себе, о том, каким несчастным и отвратительным я рос всю жизнь, как стремился ко лжи, как лгал, как предавал лучшее, что было во мне.

— Отец Иероним, мне нет пощады, а потому и избранником не могу быть. Всю жизнь я винил других. Винил потому, что ненавидел всех, кроме себя. Природа дала мне многое: силы, красоту, разум,ґ способность творить. И еще одно чудо было подарено мне: быть любимым. Да, это великое чудо. И великое испытание. Я его не выдержал. Мне была дарована великая любовь двух женщин: моей мамы и моей возлюбленной юной Анжелы. Обе женщины, думаю, по моей вине умерли в один год, в один месяц и в один день. Я уехал с Анжелой к морю (мама сказала: "Поезжай, сыночек, что же ты из-за меня будешь торчать в городе в такую жару", а я знал, что нельзя оставлять ее одну, сердце чуяло, беда случится, а я все-таки поцеловал маму и лживо промямлил: "Я скоро вернусь", а сам уже тогда знал, что не застану ее в живых, когда вернусь, так оно и случилось). Я получил телеграмму, когда уже садился в прогулочный катер, хозяйский мальчишка прибежал и вручил мне телеграмму, я знал, что в телеграмме беда, но спрятал ее в карман и ничего не сказал Анжеле, а она сказала: "Ты бледен", а я ответил: "Что-то мне нездоровится". И мы поехали, и прогулка была не прогулкой, а казнью, и Анжела почувствовала беду, потребовала, чтобы мы вернулись. В тот же день я вылетел к маме, сказав Анжеле, что скоро вернусь, а сам знал, что не застану Анжелу в живых, а все равно поцеловал ее в щеку и быстро убежал к самолету. Какая же она была прекрасная: тоненькая, в белом платье, тяжелые русые волосы ветер разметал, а я все глядел на нее из окна самолета, и все время знал, что вижу ее в последний раз. Я даже не сделал попытки отогнать горькие мысли. Так оно и произошло. Трое неизвестных ворвались в ее комнату, надругались и убили. Я приехал на следующий день после маминых похорон. Я не хотел встречаться ни с мертвой Анжелой, ни с родителями и родственниками Анжелы. И это была еще одна, впрочем, привычная для меня мерзость.

Я — дитя паразитарной системы. Я — истинный паразитарий. Даже в чем-то талантливый паразитарий. Талантливо присваивающий себе все паразитарные сущности. У меня были друзья и враги. Я был намного хуже моих врагов и намного отвратительнее моих друзей. Во мне всегда клокотала неприязнь ко всем, с кем сталкивала меня жизнь. С детства я впитал в себя не просто ненависть, а ее сгустки. Ненависть, соединенная со страхом, — это и есть мое нутро, прикрытое разными аксессуарами: искусством, болтовней о культуре, этическими догмами. Я не случайно употребляю это гнусное словечко «аксессуары». Я занимался украшательством, подмигиванием, подкрашиванием, передергиванием, облаиванием, уродованием, я делал все, чтобы не стало моего лица. Мне и история, и религия, и культура понадобились лишь для того, чтобы обаксессуарить самого себя, чтобы иссурогатить свою личину, напялить ее на себя, изменив до неузнаваемости мое истинное лицо, сотканное из страха и ненависти.

Иногда меня утешало то, что я лучше Прахова, или Шубкина, или Хобота, или Горбунова, или каких-нибудь исторических дьяволов, типа Иосифа Флавия, Домициана, Нерона, Троцкого, Ленина или Мао Цзедуна. А потом, углубляясь в самого себя, я начинал уличать себя в том, что я намного хуже всех тех извергов человеческих, какими населялась наша планета. Вчитываясь и всматриваясь в Иосифа Флавия, или Нерона, или в Троцкого, или в Мобуту, я начинал понимать, что при определенных обстоятельствах вел бы себя таким же образом, и от этого мне становилось особенно страшно.

По мере того как я говорил, отец Иероним становился все светлее и светлее. Наконец, он вскочил, схватил меня за руку и поцеловал меня.

— Я не ошибся. Бог милостив. Вы именно тот, кого я искал. Делайте, что хотите, поступайте, как знаете, только помните, что вы меченый судьбою человек. Да, меченый. Вы избраны Богом, чтобы явить миру истинное покаяние и истинное страдание. Я читал ваши труды, и на каждой странице чувствовал, какая борьба происходила в вас, когда дух ваш метался между видимыми и невидимыми ценностями. Ведь главная особенность религиозного учения заключается в утверждении невидимости Бога. Бог есть Дух, — учит Христос. Все материальное есть плод его творчества. Поэтому духовность внутреннего существа человека есть образ Божественного Духа. Мне понятно, почему вы потянулись к Апостолу Павлу. Апостол Павел утверждал, что в невидимости

Бога его вечная сила. Но божественное видимо, ибо обнаруживает себя в разуме и красоте. Созерцание и исследование мира приводят нас к мысли о Боге как о Мировом Разуме. И то, что разум присущ человеку, есть свидетельство его Богоподобия. В религиозном опыте Бог открывается как сила, превышающая механическую причинность мира, как высшая свобода и высшее творчество. Мне понравилось то, что вы восстали против примитивных механических формул типа: психика есть одна из форм движения материи… Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении… В мире нет ничего, кроме движущейся материи, и движущаяся материя не может двигаться иначе, чем в пространстве и времени. Современная наука, считаете вы, доказала, что душа имеет реальное бытие и независима от тела. Она одарена способностями, еще не раскрытыми наукой. Она может действовать и воспринимать на расстоянии без посредства чувств. Душа способна предвидеть. Все это вам лучше известно, чем мне. Ваша собственная душа определила ваш разум. Согласитесь со мной, что ваш провидческий дар — результат Божьего Промысла. Я мог бы назвать сотни великих людей, чьими действиями руководил Господь. Микельанджело, создавая фрески, ощущал священнодействия, которыми руководил Дух Божий. По словам Флобера, художники являются органами Бога, посредством которых Он Сам открывает свою Сущность. Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений Сам Бог говорил над его ухом. Красота, по словам поэта Жуковского, есть ощущение и слышание душою Бога в создании. "У меня были времена, — пишет в своем завещании Лев Толстой, — когда чувствовал, что я становлюсь проводником воли Божьей". В конечном счете все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству. Мы испытываем постоянно мучительную неудовлетворенность, которая толкает нас на обновление творческих поисков. Вы всю жизнь искали, и, наконец, подошли к рубежу, когда важно сделать последний и окончательный выбор.

— И что же вы мне посоветуете?

— Ничего. Я попрощаюсь с вами. У меня что-то сильно закружилась голова.

— Не уходите. Не уходите, отец Иероним. Мы больше никогда с вами не увидимся. Нам осталось жить считанные часы.

— Нам? Что вы говорите?

— Да, да. Нас ждет одинаковое бессмертие. То бессмертие, о котором в свое время говорил Апостол Павел и о котором вы написали в своей работе об истоках религии.

Отец Иероним сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась жалкой. Он ушел. А я подошел к окну и обратил внимание на двух ворон, сидящих на дереве.

Я долго наблюдал за воронами, размышлял над тем, имеют ли эти птички отношение к Катрин или к Зиле. Из соседнего окна раздавались голоса телевизора: "Переход на рыночные отношения обеспечит высокие нравственные результаты, каждый будет иметь возможность продать свою рабочую силу, свои глаза, руки, кожу, ногти, шею, внутренности. В купле-продаже заложен великий закон человеческого единения, духовный накал планетарного мышления. Да здравствует рынок!" И вдруг телевизор замолк, и диктор скороговоркой объявил: "Спешу рассказать с места преступления. Я оглушен внезапной мученической кончиной протоиерея отца Иеронима. В 14.30 по дороге в свой приход был зверски убит известный священник отец Иероним. Врачи констатировали смерть от потери крови после нанесения нескольких ударов ледорубом по голове. Завтра в десять утра митрополит Головинский совершит заупокойную литургию и чин священнического отпевания в Богоявленской церкви — проезд до станции метро «Успенская», далее автобусами 23 и 12 до остановки "Новая Слобода".

Я посмотрел на деревья за окном. Ворон не было. Из окон раздавались голоса телевизионных дикторов: "Сила бюрократии в двух ее особенностях. Во-первых, она исторически представляет собой прослойку между верхами и низами, пропуская сверху вниз все приказы, а снизу вверх — всю информацию о реальном положении дел и фильтруя, а если надо, и изменяя то и другое к своей выгоде. Это монопольное отношение бюрократии к информации делает ее фактически господином даже тогда, когда формально она — слуга. Воистину информированный человек — господин, неинформированный — раб. Во-вторых, и это главное, бюрократия связана с народом односторонне. Она властна над ним во всем, а он над ней — ни в чем. Бюрократия лепит из народа, как из пластилина, любые фигуры по своему усмотрению… Индивидуальный бунт — неэффективен, система либо переделает мятежников по своему образу и подобию, либо выкинет, как инородное тело. Бюрократии по сердцу тоталитарный плюрализм… От интеллигенции все беды и невзгоды. Еще великий Ленин положил начало тотальной травле интеллигенции, когда, скрипя сердцем терпел “буржуазных спецов”, обрушив весь свой праведный пыл на интеллигентов, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г… (Ленин В. И., ПСС, т. 51, с. 48). Рынок без эксплуатации невозможен. Да здравствует самая жестокая, самая передовая эксплуатация в мире самых передовых рыночных отношений, когда все продается и ничего не покупается!.."

48

До представления оставались считанные минуты. Теперь нас было пятеро. Я, мама, Анжела, Топазик и Анна. Я был еще здесь, а они — там. Они ждали меня. В этом я не сомневался. Я любил их. И пасть к их ногам — вот чего я хотел. Мама бы меня простила, а Анжела? Что я ей мог сказать? Что искал всюду ее образ, даже в Алисе Короедовой? Нет мне прощения! Почему тогда, в тот день, не погиб? Почему мою башку не рассек топором неизвестный бандит? Сообщили: найдено шесть возможных убийц протоиерея Иеронима. Три из общества «Постамент», два из котельной завода "Новый Котлован" и один аппаратчик, бывший правнук унтер-офицера дивизии "Мертвая голова". В эти версии я не верил. Скорее склонен был подозревать ворон. Но они опрокинули мои подозрения. Одна из сидевших ранее на дереве подсела на мой подоконник. Сказала: