Парень из Варцихе
Шрифт:
Он еще что-то сказал, но, потрясенная, Цабуня уже ничего не слышала: кровь зашумела у нее в ушах. Не помня себя от радости, она перепрыгнула через какие-то свертки, мешки с бельем, чуть не сбила с ног санитарку и выскочила из вагона.
«Скорей обрадовать маму! Скорей!..» — только об этом думала она сейчас, задыхаясь от быстрого бега. Не разбирая дороги, не жалея свои сандалики, она бежала домой по весенним, невысохшим лужам, и маленькие желтые утята испуганно разлетались во все стороны.
3
Военный
За чугунной оградой на садовой скамье сидел дед-вахтер с обвислыми белыми усами, в фуражке железнодорожника с изломанным козырьком. На коленях он держал солдатский котелок с горячей похлебкой. Рука у него дрожала, и, чтобы не пролить ни капли соуса, дед подставлял под ложку ломоть черного хлеба.
Беспокоить рабочего человека во время еды неприлично, поэтому Цабуня некоторое время молча постояла в сторонке, в тени белой акации. И только когда вахтер закончил свой стариковский обед, девочка подошла к калитке:
— Дедушка, пропусти меня в госпиталь.
Старик не спеша повесил на ветку пустой котелок:
— А тебе кого нужно?
— Одного раненого хочу видеть.
— А кто он?
— Товарищ моего отца... А как зовут — не знаю.
И Цабуня, сбиваясь и волнуясь, рассказала старику о том, что произошло вчера в санитарном вагоне.
— Ах ты, дурочка! — неодобрительно покачал головой старик. — Как же ты имя у него не спросила?!
Цабуня коротко вздохнула:
— Мама меня тоже поругала. Сперва плакала от радости, а потом говорит: «Горе мне, как же мы теперь этого человека найдем?» А я говорю: «Не беспокойся, мама, найду...»
— Ишь ты!.. — сказал старик, приоткрывая калитку. — А ты из каких Абуладзе? Из Заречных или Ящеролизов?
— Ящеролизов, — неохотно ответила Цабуня. Она терпеть не могла этого уличного прозвища семьи Абуладзе.
— А-а, Несторова внучка! Знавал я твоего знаменитого деда. Знавал!.. — Старик даже крякнул от удовольствия. — Скупой он был мужик, упаси боже! И через свою скупость фамилию вашу навеки погубил. Ох, и была потеха!.. Слыхала?
Еще бы! Цабуня не раз слышала всякие небылицы про скупость покойного деда Нестора. Рассказывали и такое: однажды, когда он работал на своем винограднике, ему принесли обед. Дед расположился на траве, и, пока нарезал хлеб, в миску с лобио нечаянно прыгнула зеленая ящерица. Для другого человека обед после этого уже не обед, а Нестор был не таков.
«Твоего не хочу, а своего не дам!» — воскликнул он и не долго думая схватил вымазанную в густом соусе ящерицу, облизал ее с головы до хвоста и бросил в кусты.
Так оно было или не так, но с того часа прилипла к семье Абуладзе обидная кличка — Ящеролизы.
— Спичку на четыре части делил! Ох-хо-хо!..
Долго еще смеялся старик, вспоминая проделки скупого Нестора. Потом его начал душить кашель. Он махнул рукой и, немного отдышавшись, сказал девочке:
— Входи, входи, Несторова внучка. Только как ты своего раненого найдешь? Много их у нас...
— По усам, дедушка. Они
— Нет, доченька, так нельзя. Это тебе не вокзал. У нас другой порядок. Подожди меня здесь, — сказал старик и, закрыв на замок калитку, бодро зашагал по усыпанной битым кирпичом дорожке.
Вернулся он не скоро, вместе с молодой санитаркой.
— Вчерашние еще в приемной лежат, — сообщил он девочке. — Пойдешь с ней, она покажет...
4
«Товарищ начальник госпиталя! Обращается к вам младший сержант Арчил Месхи, находящийся на излечении в палате № 2 хирургического корпуса. Я бы не беспокоил вас, но попал в такое затруднительное положение — просто спасения нету. А потому настоятельно прошу перевести меня в другой госпиталь, все равно в какой, по вашему усмотрению.
Может, причина покажется вам неуважительной. Скажете: «Мудрит солдат», — но дочитайте мое письмо до конца — и судите сами.
Вы, наверное, слыхали, что ко мне ходит маленькая девочка, по имени Цабуня. Она думает (да и все в госпитале уверены в этом), что я друг ее отца, близкий ему человек. Но, товарищ начальник, тут недоразумение получилось.
Дело в том, что отца этой девочки я в глаза никогда не видел и фамилию его услышал впервые две недели тому назад от самой Цабуни, когда она пришла к нам в санитарный вагон.
Смотрю: стоит она в коридоре, маленькая веточка, надломленная грозой, и плачет — даже не плачет, а молча глотает горькие, недетские слезы.
Не выдержало мое сердце, товарищ подполковник! И, не задумываясь, я сказал ей, что знаю Валико Абуладзе, видел его недавно живым и здоровым. Может, что и неправильно я сделал, но мне так хотелось ее утешить!.. Думал я по простоте своей душевной, что на этом и поставим точку. А вышло по-другому.
Привезли меня к вам в субботу, а в воскресенье лежу, отдыхаю после перевязки, вдруг входит в нашу палату эта самая Цабуня — и прямо ко мне. Я так и обмер.
— Узнаете меня, дяденька? — спрашивает она и, как взрослая, здоровается со мной за руку.
«Узнать-то узнал, но что мне еще тебе сказать, девонька!» — подумал я.
— Вам можно разговаривать? Я пришла узнать о нашем папе...
Что мне было делать? Признаться, что я не знаю се отца? Но вы бы посмотрели в ее глаза — они так сияли и столько ждали от меня радостей, что я не осмелился сказать ей правду.
— Садись, маленькая, — только и мог я вымолвить.
Присела она на краешек кровати и смотрит на меня, а я вожусь, цигарку свертываю, прикуриваю, но чувствую — больше молчать нельзя. Собрался с духом и давай рассказывать девочке, какой у нее отец храбрый, непобедимый и как боятся его фашисты.
Слушала она меня, слушала и вдруг спрашивает:
— А почему папа так долго не пишет?
Нелегко ответить на такой вопрос. А надо. Сказал, что солдата могут послать на особое задание, а оттуда писем не шлют. И почту могут разбомбить в дороге. На то и война...