Парфетки и мовешки
Шрифт:
— Сами, m-lle Струкова, ей-Богу, сами, — горячо запротестовали девочки.
— Рассказывайте мне… Ну кто у вас мог бы?
— А вот, — начала было Замайко, но Савченко так дернула ее за передник, что она словно подавилась и уже не пыталась договорить; с тревогой оглянувшись на Савченко, по ее многозначительной гримасе она сообразила, что чуть было не выболтала классную тайну.
— Ну, так кто же? — вопросительно глядя на шалунью, с любопытством спросила синявка.
Девочки молчали.
— Ну вот, я так и думала, что не сами сочиняли, — усмехнулась Струкова.
—
— Не позволяет… Сердится, — торопливо сообщила Кутлер, только что вернувшаяся от Рыковой.
— И нечего ее выдавать, — с жаром заступилась Савченко.
— Не выдавать, не выдавать! — понеслось со всех сторон.
— А мне и ни к чему, не говорите, и не надо, — немного обиженно произнесла старуха. — А я всегда правду скажу: сюрприз ваш мне понравился, и умницы, что вы его надумали, и maman вы порадуете.
— Ах! — воскликнули удивленные девочки, никак не ожидавшие такой похвалы. Она была им тем более дорога, что нечасто приходилось им слышать слова одобрения от ворчливой старухи.
Девочки радостно сияли, сегодня был для них особенно счастливый день.
— Рыкова, слышишь? Она хвалила, ну чего тебе дольше запираться, ведь Грибульку сразу назвали, вот не понимаю, — Кутлер все старалась переубедить упрямую подругу.
— И чего ты ее уговариваешь признаться? — пожала плечами Тишевская. — Ведь от того, что Стружка будет знать автора, стихи ничего не выиграют, а вот Рыковой потом Стружка, может, не раз вспомнит ее поэзию; уж что-что, а упрекнуть да попрекнуть при случае она умеет, так на смех поднимет, что беда.
— А чего же я и боюсь, как не насмешки? — заволновалась Соня. — Ведь я понимаю, что сейчас Стружка в хорошем расположении, и все ничего, а чуть рассердится и начнет придираться да корить, так прямо со света меня сживет!..
— Ну, это точно, — улыбнулась Женя, — а все же тайна — так уж тайна.
— И нам интереснее, а то зачем «по секрету всему свету» разносить, — вставила Акварелидзе.
— А сама, небось, всегда первая чужие секреты выбалтываешь! — бросила одна из девочек в сторону грузинки.
— Что-о? Я секреты выдаю? Ну нет, машер, уж кому бы это говорить, да только уж не такой болтушке, как ты сама! Кто на прошлой-то неделе…
— Медам, петь идут, бросьте вы ссориться! Пора, уже в пары становятся, — торопливо обходила класс серьезная Липина.
— Медамочки, куда же рисунок спрятать? — озабоченно обратилась к классу Замайко.
— Дайте Липиной, она у нас парфетка во всех отношениях, — предложила Завадская.
— У Липиной в сохранности будет, — согласились малявки.
— Медам, не лучше ли в шкаф, — в свою очередь предложила Липина.
— Нет, Липочка, из шкафа каждый раз, как захочется посмотреть да полюбоваться, не достанешь, а тут удобно, когда под рукой, — заволновалась Замайко.
Все согласились с ее доводами.
Липина торопливо обернула рисунок в чистый лист бумаги и осторожно спрятала в свой пюпитр, отличавшийся образцовым порядком.
Воспитанницы под предводительством Стружки спустились в Зеленый зал, где их нетерпеливо ожидала молоденькая регентша [39]
39
Регент — руководитель хора.
В тот вечер Соловушка была особенно утомлена спевками. Каждый класс разучивал что-либо ко дню юбилея, и бедной девушке ежедневно приходилось в течение целого дня вслушиваться в пение учениц, что, несомненно, сильно действовало на ее нервы; она сделалась раздражительной и нетерпеливой.
С малявками заниматься было особенно трудно, и она с тяжелым вздохом встретила их появление.
— Уж я их на ваше попечение оставлю, Софья Андреевна, самой-то мне к себе понаведаться надо, тоже ведь недосуг перед праздником-то, — как бы оправдывалась Струкова. — А вы у меня смотрите, умницами быть, а не то накажу, кто напроказит, — пригрозила она седьмушкам и быстро скрылась за дверями зала.
Соловушка была недовольна уходом синявки. В присутствии той девочки бывали несравненно внимательнее, и спевки проходили более успешно.
А тут как нарочно девочки зевали, пели из рук вон плохо и несогласно, и своим пением довели Соловушку буквально до исступления.
— Не пение, а вой какой-то! Да считайте же вы! Бо же ж ты мой! Вот ведь наказание с такими ученицами! — кричала она, выходя из себя.
— Еще раз второй такт повторяйте. Ну?! — беря аккорд, приказала она.
Запуганные ее резкими окриками, девочки пели невнятно, многие просто боялись открыть рот.
— Это ни на что не похоже! Ведь если вы так и дальше будете, то никакого толку из вас не будет, и вы осрамитесь на юбилейном концерте, прямо со стыда за вас сгореть можно! — сердилась Соловушка.
Малявки стояли понурые, пристыженные, готовые провалиться сквозь землю.
— Вот заставлю каждую отдельно разучивать, так, небось, больше толку выйдет. Начинай-ка ты! — неожиданно обратилась она к Гане.
«Господи, помоги!» — мысленно помолилась та и, желая угодить Соловушке, запела в полный голос.
— Замолчи, ради Бога замолчи! — завизжала регентша. — Боже мой, да у тебя не горло, а медная глотка, ты как труба Иерихонская [40] , что ты, оглушить меня, что ли, хочешь? — подпрыгивая на своем табурете, нервно вскрикивала она.
Савченко стояла красная как рак. Ей теперь было стыдно своего голоса, стыдно за свое желание его полной силой угодить разгневанной учительнице.
«Вот тебе и угодила», — словно кто-то смеясь шептал ей на ухо.
— Медная глотка, медная глотка! — подхватили воспитанницы, кто-то фыркнул, кто-то не удержался и громко расхохотался.
40
По библейскому преданию, стены города Иерихона рухнули от звуков труб завоевателей («Иерихонские трубы»).