Пария
Шрифт:
Я бросила взгляд на Лайтберна.
— Он сказал, вы нашли меня с помощью своего зрительного стекла, — сказала я Шадрейку. — Это было очень мудро с вашей стороны.
Он пожал плечами, словно говоря: «Ничего особенного, пара пустяков».
Я протянула руку. Шадрейк заметно помрачнел.
— Стекло! — потребовала я.
Он с явной неохотой протянул его из машины.
Я взяла вещицу. По-моему, я впервые держала ее в руках. Она была удивительно тяжелой. Я подняла стеклышко и посмотрела на базилику.
Меня охватило странное чувство. Казалось, свет корчился и изгибался внутри старого стекла; от этого меня замутило. Я видела мир, но он был искажен и исковеркан.
Зрелище вызывало головокружение и слабость, но я продолжала смотреть, преодолевая дурноту. Я была полностью уверена, что стеклышко — одна из самых странных вещиц, которые когда-либо существовали — каким-то образом делает видимыми и постижимыми тени, волны и потоки варпа, которые, словно безбрежный океан, омывают материальный мир, населенный простыми смертными — по крайней мере, так рассказывал об этом секретарь. Шадрейк смог выследить меня, потому что я была парией, полагаю, я выглядела четким, не меняющим очертаний пятном в этом изменчивом, волнующемся море.
Юдика должен был выглядеть так же.
Я обнаружила его раньше, чем успела понять это. Мое внимание привлек проблеск света, напомнивший о Граэле Мадженте — жуткая, алая вспышка. Когда я повернулась, чтобы рассмотреть, что это такое, вспышка уже исчезла, — но, поворачиваясь, я заметила небольшой силуэт с очень четкими очертаниями.
Юдика находился на дальнем конце улицы, около одного из входов в базилику. Он тяжело привалился к стене, рядом с дверью, словно был ранен. Люди, отчаянно ломившиеся наружу из храма, пробегали мимо него, даже не взглянув в его сторону.
Я вернула стеклышко Шадрейку и отправилась к Юдике, петляя и лавируя в заполонившей улицу толпе.
— Эй! — заорал Шадрейк мне в спину. Лайтберн вздохнул и двинулся за мной. Он проследил направление моего взгляда и тоже увидел Юдику.
Нам потребовалось довольно много времени, чтобы добраться до Юдики. Когда, наконец, я подошла к нему, он, похоже, поначалу даже не узнал меня. Он весь дрожал, словно от жуткого холода, на его бледных щеках выступили лихорадочные пятна. На лице блестели капли пота, им пропиталась его одежда. Он обнимал себя обеими руками, словно у него были сломаны ребра, или он получил рану в бок.
— Юдика?
Мне пришлось трижды повторить его имя, прежде чем он поднял голову и посмотрел на меня.
— Бета?
— Юд, мы уходим. Нас ждет Шадрейк. Нам пора.
Он кивнул, не переставая дрожать. От этого кивка он на секунду согнулся в приступе резкого, болезненного кашля. Я поддержала его, чтобы он не упал. Его кожа была липкой от пота и холодной, как лед.
— Что с тобой случилось? — спросила я.
Он снова закашлялся. Сухой кашель, казалось, драл ему горло словно теркой. Он кашлял все сильнее, с надрывно-болезненным звуком.
— Я пошел искать тебя, — наконец произнес он. Каждое слово давалось ему с большим трудом. — Потом появилось какое-то ужасное существо. Я сбежал, но оно оставило на мне свою отметину.
— Где?
Он помотал головой и снова кашлянул.
— В моей душе, — произнес он. — Думаю, я приду в себя, но сейчас я совсем без сил.
— Помоги довести его до машины, — сказала я Проклятому. Лайтберн кивнул.
Мы
Я помогла Юдике устроиться на угловом сидении у одного из окон. Экипаж был отлично оборудован, убран изнутри богатой обивкой из красного бархата с золотой бахромой. Потолок был расписан в технике тромплёй — небеса с белыми облачками и игривые херувимы. На стенах красовались газовые бра из алого стекла.
В общем, это был роскошный экипаж.
— Чей это герб? — спросила я, показав на дверцу.
Нам потребовалось больше часа, чтобы выбраться из пробки в квартале поблизости от базилики и отправиться на юг, углубляясь в районы к востоку от Врат Мытарств. В этом более старом и видавшем виды районе, на улицах с менее оживленным движениям экипаж увеличил скорость и загрохотал по булыжной мостовой.
Клубы дыма, поднимавшиеся над базиликой, заслоняли даже высившиеся на западе горы и казались неким мрачным предупреждением, ниспосланным нам.
Водхауз — под этим названием район был известен в настоящее время — когда-то был участками земли возле болот, которые первые поселенцы очистили от леса и выстроили первые деревни, из которых впоследствии возникла Королева Мэб. Это были не самые здоровые и пригодные для жизни места. Хотя здешние дома больше не строили из дерева, но они по-прежнему громоздились друг на друга мрачными грудами — и теперь, уже давно оставаясь без ремонта, постепенно разрушались. Вода подтачивала и покрывала грязными разводами рокритовые стены, приводила в негодность кровлю домов. Черепичные плитки были покрыты пятнами, многие отсутствовали. Тротуары и пустыри, заваленные грудами ржавеющего металлолома, постепенно уходили под воду. Я понимала, что сейчас нахожусь ближе, чем за долгие годы, к болотам, где родилась, — но мысль об этой близости была лишь мимолетным ощущением; я не испытывала никакого желания размышлять над этим дальше.
Местные жители высыпали из своих убогих жилищ и толпились вдоль всей Водхауз Роу, глазея на столбы дыма и суматоху вдали. Одетая в лохмотья беднота провожала настороженными взглядами двигавшийся мимо экипаж.
Мы проехали покинутую промзону, большинство участков которой были законсервированы и забыты. Двери служебных и торговых помещений были заперты и заколочены досками, складские сараи выглядели пустыми и заброшенными. Нашим взорам открылись плоские серые зеркала Сточных канав — огромную сеть переполненных водохранилищ, окружавших Водхауз; вода с болот собиралась в них в качестве резерва водных запасов для города. Они походили на небольшие моря или огромные озера, разграниченные дамбами, которые не давали им выходить из берегов. Свет играл мрачными бликами на их поверхности, по водной глади ходила легкая рябь от ветра. Немногочисленные хижины, сараи и межевые столбы отмечали границы их рокритовых берегов. Наш путь проходил вдоль насыпи по краю водохранилищ. Эта промозглая, низинная часть Королевы Мэб выглядела неподвижной, погруженной в сонный застой и медленно разлагающейся от сырости — казалось, какая-то сила прорыла под мокрой землей скрытые траншеи, через которые жизнь медленно покидала это место.