Париж 1914 (темпы операций)
Шрифт:
Несмотря ни на что, контрудар на Марне не должен был иметь места, и, тем не менее, он произошел. Если кризис 2–й армии не был преодолен энергичным действием, если наступление, предпринятое 1–й армией с тем, чтобы покончить с возникшими трудностями, не было поддержано, если, наконец, роковая миссия Хенча,носителя маловразумительного словесного приказа и неопределенных полномочий, сделала возможным чудо на Марне, непонятное для французов, — все это составляет в еще большей степени провал верховного командования Мольтке».
Тренер в своем произведении «Der Feldherr wider Willen» пишет о Мольткетак: «Он… никогда не умел справиться с колебаниями своего недостаточно твердого духа. Знатный, прямой, любезный человек совершенно терялся при малейшем душевном потрясении. Пылающий огонек воли отсутствовал, когда обстоятельства складывались не так, как он ожидал. Главною чертой его характера было болезненное, терпеливое, уклончивое отношение к проявлению своей воли… Смелость мысли пугала его так же, как и проявление воли».
Вот как рисует нам
287
«Великая война на фронте», 1928.
Итак, «роковая ошибка»! Кроме громкого имени и некоторых качеств неплохого вообще человека, у Мольткене оказалось никаких данных для осуществления высоких функций, к которым он был предназначен. Чтобы окончательно убедить нас в этом, даже официальные немецкие труды используют такого рода «документы», как письма Мольткек его жене. 7 сентября он писал из Люксембурга:
«Сегодня день большого решения, все наше войско от Парижа до верхнего Эльзаса находится со вчерашнего дня в бою. О, если бы я мог сегодня отдать свою жизнь, чтобы этим завоевать победу, я сделал бы это с величайшей радостью, как это вновь делают тысячи наших братьев и тысячи уже сделали. Какие потоки крови уже пролились, какое неописуемое бедствие пронеслось над бесчисленными невинными людьми, у которых сожжен и опустошен дом и двор. Меня охватывает часто ужас, когда я подумаю об этом, и у меня появляется мысль, что ответственность за весь этот ужас лежит на мне, и, однако, я не мог бы действовать иначе, чем произошло».
Составители трудов Рейхсархива, видимо, считают, что невозможно в одно и то же время твердой рукой руководить сражением и писать чувствительные письма своей жене [288] . Но для чего же вскрывается вся эта подноготная жизнь Мольткев роковые дни, причем психологические экскурсы выдаются всерьез за исторический анализ [289] ? Не для того ли, чтобы скрыть и замаскировать подлинно важные и существенные факты?
288
Это, действительно, невозможно. Прежде всего, у Мольтке, если бы он реально руководил боевой работой восьми армий, действующих на двух разобщенных театрах военных действий, на не относящиеся к делу письма просто не было бы времени. (Во всяком случае, в активной фазе сражения.) Во-вторых, уже древние знали, что «храбрость приличествует солдату; полководец же приносит пользу своей предусмотрительностью». Письма Мольтке рисуют образ человека, испытывающего отвращение к войне, но совершенно не осознающего тяжесть своей ответственности за ее ход и исход. (Прим. ред.)
289
В данном случае следует не согласиться с автором. «Психологические экскурсы» играют огромную роль в военной истории, то есть, в науке о принятии психологически некомфортных решений. Сравните хотя бы стили руководства войсками Клюка, Бюлова, Гаузена, с одной стороны и Жоффра, Галлиени и Фоша, с другой. (Прим. ред.)
Почему, в самом деле, начальник штаба германского войска оказался изолированным от живой действительности, происходившей на полях сражения? В этом сыграли роль вовсе не только личные ошибки Мольтке,в этом сыграл роль и метод руководств войсками германского главного командования. Напрасно при этом отгораживают Мольткеот Шлиффена.В данном случае он просто выполнял предначертания Шлиффена.Не Шлиффенли писал в своем очерке «Полководец» (1906 г.) следующие строки:
«Он находится далеко в доме с вместительными канцеляриями, где телеграфные установки и радио, телефоны и сигнальные аппараты находятся под рукой, толпы велосипедистов и мотоциклистов, подготовленных к самым дальним поездкам, ждут приказов. Там, на удобном стуле перед широким столом, новый Александр имеет на карте все поле сражения перед собой. Оттуда он передает по телефону зажигательные слова, там получает сообщения командующих армиями и командиров корпусов, привязных аэростатов и управляемых воздушных кораблей, которые вдоль всей линии наблюдают за движением противника, следят за его позициями. Самая существенная задача руководителя сражением выполнена, когда он задолго до того, как последовало столкновение с врагом, дает пути движения и направление всем командующим армиями и командирам корпусов, по которым они должны идти вперед, и указывает им приблизительно дневные цели» [290] .
290
Но, заметим, штаб, каким его мыслил Шлиффен, весьма отличается от люксембургской школы для девиц. В рамках идей Шлиффена полководец
Так что, не следует сваливать на Шлиффена грехи Мольтке, который из всех предписаний своего учителя об устройстве штаба запомнил только одну формулу: «он находится далека..» (Прим. ред.)
Мольткелишь выполнил буквально до карикатурности эти предписания, в которых он видел признак «нового Александра».
Конечно, тот факт, что Мольткене отдал в ходе Марнской битвы почти ни одного распоряжения, является беспримерным в военной истории. Но так же обстояло дело в трех приграничных сражениях, при форсировании 4–й германской армии Мааса, в сражении при Сен-Кантене — Гизе [291] . Поскольку в этих сражениях германцами был одержан успех, Мольткемог даже считать, что такой принцип, основанный на предоставлении полной инициативы командующим армиями, является безусловно верным и надежным. Во всяком случае с упорством, которое, по крайней мере, требует внести поправку в легенду о полном его безволии, Мольткепридерживался усвоенного им метода до конца. По этому поводу полковник Таппен(начальник оперативного отдела штаба германского главного командования) в 1925 г. пишет следующее:
291
В каждом из этих сражений германские армии одерживали тактические победы, в большинстве случаев — не нужные или даже вредные для общего плана войны. Такие проблемы, как балансировка операции, не находятся в компетенции командиров на местах. Именно верховное командование с первого же дня войны было обязано согласовывать усилия армий и корпусов между собой и увязывать частные интересы тех или иных высоких начальников с потребностями стратегического плана.
Между тем, Мольтке всегда старался разрешить частные оперативно-тактические проблемы за счет отказа от стратегических приоритетов. (Подчинение Клюка Бюлову, ослабление 3–й армии, переброска войск в Восточную Пруссию и т. д.) С этой точки зрения можно сказать, что он вообше не исполнял функций главкома.
Дело не в том, что Мольтке не отдавал приказаний в дни Марнской битвы (распоряжаться было уже нечем и незачем: верховное командование не имело никаких средств для того, чтобы переломить ход сражения или, хотя бы, как-то облегчить положение своих армий; оставалось только молиться и надеяться на тактическое искусство командиров на местах).
Гораздо более удивительно, что Мольтке не считал нужным координировать действия армий во время их движения через центральную и северную Бельгию. Иными словами, сбой управленияпроизошел намного раньше Марнской битвы. (Прим. ред.)
«Генерал Мольткеупорствовал в своей прежней точке зрения, что руководство сражением на основе директив главного командования следует передать испытанным командующим армиями и не вмешиваться самому в это руководство, и в особенности потому, что в распоряжении германского главного командования не было резервов, и что немецкий боевой фронт был прежде связан наступлением противника, которое, по-видимому, велось численно преобладающими силами» [292] .
292
«Der Магае», IV, 135, примечание.
Во всей деятельности германского главного командования в начале войны явственно выступает тенденция к разрыву между стратегией и тактикой, между высшим оперативным руководством и тактическим руководством сражением. В результате, руководство самого германского главного командования принимало формально схематический характер, превращалось в схоластическое творчество штабной бюрократии. Такая тенденция вовсе не появилась случайно во время войны, а, напротив, была традицией минувших войн и мирного времени. Творчество Шлиффенане было свободно целиком от этого «мертвящего схематизма»: разрыв между стратегией и тактикой заключался, как мы видели, в самом шлиффеновском плане. Мольткепродолжал эту традицию, на которой был воспитан. Он считал чем-то само собой разумеющимся, что дело высшего командования «чистая» стратегия, тактика же была передана в ведение командующих армиями и ниже [293] . Мольткепочти не интересовался тем, что же собственно происходило на полях сражения, каковы новые условия ведения боя; считалось, что все это давным-давно известно и идет, как положено, по-старинке. Уроки Маасского сражения не были, например, учтены, а ведь здесь было кое-что полезное и для предвидения того, что произошло на Марне.
293
И это совершенно правильно: каждое управленческое звено должно действовать на своем уровне компетенции. Но Мольтке как раз полностью игнорирует требования высшей стратегии во имя тактических приоритетов отдельных армий. Здесь М.Галактионов определенно не прав: если бы начальник Генерального штаба руководствовался «формальными схемами», составленными Шлиффеном, он, например, ни при каких обстоятельствах не перебросил бы корпуса в Восточную Пруссию. (Прим. ред.)