Париж
Шрифт:
Марго поглощала еду сосредоточенно и молча. Эдит налила себе и Тома вина.
– Я и так уже немало выпил, – сказал он.
– Составь мне компанию, – улыбнулась она в ответ.
Он не отрывал от нее глаз. В последние месяцы она стала отращивать волосы, и теперь они не вились мелкими колечками, а падали мягкими кудрями ей на плечи. Лицо Эдит тоже смягчилось, округлилось.
Тома желал ее сильнее, чем обычно. Появиться на рождественском обеде у месье Нея с «английскими капюшонами» было бы неприлично, однако Тома надеялся, что вскоре они
Испытывает ли она к нему те же чувства, что и он к ней? Ему казалось, что да. Ведь она же ходит на свидания с ним, позволяет целовать себя и даже пригласила на этот обед. Но Эдит по-прежнему была осторожна и не показывала своего отношения. Она выжидала.
Закончив есть, Марго сразу ушла в кухню и оставила парочку беседовать за столом. Они допили бутылку. Эдит разбавляла вино в своем бокале водой, поэтому Тома досталось больше, чем ей, и это не считая того, что он выпил, обедая со стариками и Неем. По телу разлилась приятная истома. Эдит положила ладонь ему на плечо.
– Скоро тебе пора будет уходить, – сказала она. – Вечером мне нужно работать, а до этого я бы хотела немного отдохнуть.
– Хорошо.
– Спасибо, что согласился прийти. Мне было очень приятно. – Она поднялась, чтобы унести оставшуюся посуду в кухню. Он тоже встал, готовый помочь. – Останься здесь, – сказала она.
Через пару минут Эдит вернулась:
– Моя мать спит, это само собой, но даже тетя Аделина, кажется, задремала.
Она села рядом с ним, и он поцеловал ее, но делать это на стульях с высокими спинками было неудобно.
– Мне нужно отдохнуть, – повторила Эдит.
– Ладно. – Он встал. – Кстати, месье Ней уже нашел нового постояльца вместо мадам Говри?
– Нет. – Эдит покачала головой. – На это потребуется время. Месье Ней хочет, чтобы в той комнате поселился кто-нибудь особенный. А знаешь, мадемуазель Ортанс уже заново отделала ее. – Она улыбнулась. – Хочешь посмотреть?
– Конечно.
Она провела его через холл к лестнице, и они поднялись по скрипучим ступеням.
– Смотри, – сказала Эдит, распахивая дверь.
Тома узнал кровать, ореховый гардероб и картины – это все осталось как было. Но панели на стенах починили и перекрасили, на кровать постелили новое покрывало, очень красивое, из тяжелой камчатной ткани, а перед камином поставили маленький диван в стиле Второй империи с изогнутой спинкой, обтянутый тем же материалом. На каминной полке появились позолоченные часы; их циферблат поддерживали два блестящих херувима. Слева и справа от часов красовались фарфоровые фигурки, изображающие придворных короля Людовика XVI. На полу лежал новый ковер. Уже известный Тома письменный столик в стиле рококо завершал этот миленький, хотя и довольно предсказуемый ансамбль.
Обновление комнаты свершилось поразительно быстро, и Тома предположил, что некоторые из предметов обстановки прибыли сюда из дома юриста, возможно – из комнат самой мадемуазель Ортанс.
– Как видишь, – тоном гордой хозяйки сказала Эдит, – все
Он кивнул. Да, комната была готова принять новую мадам Говри де ла Тур. Она была очень женственной, даже чувственной.
Эдит закрыла дверь и посмотрела на него как-то странно.
– Можешь поцеловать меня, если хочешь, – сказала она.
Но только он шагнул к ней, как Эдит отошла к кровати, откинула камчатное покрывало и легла поверх одеяла.
– Только поцелуй, – напомнила она.
Однако через полчаса они все еще лежали на кровати, и одежды на них оставалось меньше, чем было вначале.
Тома страшно ругал себя, что не взял с собой «английские капюшоны», но кто бы мог подумать, что все так обернется? Потом Эдит поднялась – она боялась запачкать постель и потому принесла из гардероба полотенце и расстелила на кровати.
– Ты должен быть осторожен, – предупредила она Тома.
– Я буду очень нежен. – Тома обнял и еще раз поцеловал ее. – Сразу скажи, если будет больно.
Но Эдит улыбнулась и ответила, что об этом волноваться не стоит. На его лице отразилось удивление, и тогда она пояснила, что все было давно и не имеет значения. А Тома понял, что думать о чем-то таком уже слишком поздно.
А еще через какое-то время она крикнула:
– Нет, нельзя!
Однако предупреждение запоздало.
В первые два месяца 1889 года Эйфелева башня продолжала расти. Темпы строительства поражали воображение. К марту она достигла невероятной высоты в двести семьдесят шесть метров, и там начали сооружать третью, последнюю платформу.
С этой платформы, одетой в стекло, потрясенные зрители смогут насладиться необыкновенной панорамой. В ясный день видимость оттуда будет достигать пятидесяти шести километров: на севере можно будет разглядеть чудесный парк Шантийи, на юге – большой лес Фонтенбло, а на западе, за Версалем, – две башни Шартрского собора.
Башню начали красить в бронзовый цвет, причем чем выше, тем более бледный цвет использовался – с целью подчеркнуть головокружительное изящество ее конструкции.
Самым сложным делом на этих заключительных стадиях строительства стала установка лифтов. На вершину башни вела лестница, но далеко не каждый готов подняться по ее тысяче шестистам шестидесяти пяти ступеням, а потом еще и спуститься по ним вниз. Для проектирования и монтажа лифтов нужно было найти подрядчика; несколько компаний пытались взяться за это дело. Но задача оказалась для них практически непосильной, и в этом не было их вины. Никогда раньше не требовалось поднимать столь большое количество пассажиров на доселе невиданную высоту. Проще было с лифтами, которые должны были перевозить пассажиров со второй платформы на вершину. Но как сделать лифт, который должен преодолеть почти сто двадцать метров с земли до второй платформы, двигаясь по траектории с меняющимся радиусом кривизны?