Париж

Резерфорд Эдвард

Но обычно его все же звали Ле Сур, потому что, раз вызвав его гнев, исправить положение было невозможно: он был глух к мольбам. Второго шанса он не давал. Бесполезно было пытаться уговорить или переубедить его. Он не знал, что значит милосердие. На территории, состоящей из дюжины улочек по одну сторону старого рынка Ле-Аль, Ле Сур был королем. А таверну «Встающее солнце» он считал своим двором.

Кроме названия, ничего солнечного в таверне не было. Грязный переулок, в котором она стояла, был темным и узким. В соседней аллее,

где жил сам Ле Сур, с трудом разошлись бы две кошки, а верхние этажи нависали так тесно, что с одной стороны на другую могла бы перепрыгнуть и мышь. Стены источали запах мочи.

Названия улиц вполне соответствовали их состоянию: там были улица Ленивой Шлюхи, Дерьмовая, Воровская и другие, еще хуже. И обитали там шлюхи, карманники и еще кое-кто похуже.

Жан Ле Сур был крупным сильным мужчиной с пышной гривой черных волос. Он сидел за дощатым столом по центру таверны. Вокруг толпились несколько человек, на вид – натуральные убийцы, и лишь один, с орлиным профилем и землистым цветом лица, вполне мог сойти за священника-расстригу или нищего изобретателя. За спиной Ле Сура стоял его сын Ришар – мальчик десяти лет, с по-детски пухлым лицом, но с такой же копной черных волос, как у отца.

В дверь вошел сутулый мужчина. На голове его белела тонзура, свидетельствуя о принадлежности к духовному сословию. Припадая на ногу, будто подбитая птица, он направился прямо к столу в центре и, достав из-под рубахи какой-то предмет, положил перед Ле Суром. Тот взял принесенное и внимательно рассмотрел. Это был медальон на золотой цепочке.

– Необычная штука, – сказал Ле Сур и передал украшение человеку, похожему на ученого.

Тот изучил медальон, заметил, что вещица сделана не в Париже, и вернул обратно.

– Мы разузнаем, что стоит твоя вещь. – Ле Сур повернулся опять к сутулому. – Ты получишь свою долю.

Таковы были правила в королевстве Ле Сура. Все украденное приносилось ему. Он находил покупателя и делился прибылью с вором. Эту систему пытались обойти два человека, один из которых был найден с перерезанным горлом, а второй исчез без следа.

Заметив своих приятелей, Сутулый отошел в глубину комнаты. Жан Ле Сур возобновил разговор с ученым. Но не прошло и пяти минут, как дверь таверны распахнулась вновь. На этот раз на пороге стоял незнакомец, и шум разговоров в низком зале стих.

Это был молодой человек лет двадцати, со светлыми волосами и голубыми глазами. На нем была короткая накидка, из-под которой торчал меч, что означало принадлежность к аристократическому роду. А факт его появления в этой таверне говорил о том, что Парижа он совсем не знает.

Убийство аристократа может оказаться опасным делом, однако обитатели этого квартала не испытывали пиетета перед титулами. Один из стоявших ближе к двери беззвучно поднялся и, с ножом в руке, встал позади незнакомца в ожидании сигнала от Ле Сура.

В то же время Сутулый в углу скользнул в тень. Потом сказал что-то

негромко своему соседу, тот подошел к Ле Суру и зашептал ему на ухо.

Ле Сур задумчиво воззрился на пришельца. Остальные почтительно ждали. Все знали то, чего не знал молодой человек: его шансы уйти живым из «Встающего солнца» были невелики. Их практически не было.

Ги де Синь приехал в Париж всего на неделю, только вчера. Сюда его прислали родители, и с того момента, как он прошел через ворота Сен-Жак, он мечтал только о том, как бы поскорее уехать обратно.

Потому что Париж был порченым городом. Это началось век назад, когда пришла «черная смерть» и убила почти половину его жителей. Теперь процесс разложения зашел еще дальше. А самое страшное то, что, несмотря на чуму, голод и войны, Париж разросся, словно сорняк. На правом берегу построили новую стену, в сотнях метров от старых укреплений Филиппа Августа, так что Лувр оказался глубоко внутри городской территории, и бывший Тампль тоже. Деревенские тропки превратились в узкие улицы, сады – в трущобы, ручьи – в сточные канавы. В этом мрачном, Богом забытом городе проживало уже двести тысяч душ.

Забыл ли Бог о Париже? Однозначно да. Уже более века, как Бог покинул и всю Францию. А почему? Мало кто из французов сомневался в ответе. Все дело в проклятии тамплиеров.

Отец юного де Синя объяснил ему это, когда Ги был мальчиком.

– После того как король Филипп Красивый арестовал тамплиеров, он пытал некоторых из них годами. Он заставил своего «карманного» папу римского запретить орден во всем христианском мире. В конце концов он схватил Жака де Моле, Великого магистра ордена, человека безупречного поведения, и сжег на костре. Во время казни, уже окутанный клубами дыма, де Моле проклял короля и всех, кто принял участие в уничтожении тамплиеров.

– И это проклятие сбылось? – спросил Ги.

– В полной мере.

В течение года умерли и король, и его ставленник папа римский. Но это было только началом. Через несколько лет умерли и все сыновья Филиппа Красивого, в результате чего власть оказалась в руках другой ветви королевского рода, Валуа.

Даже на этом проклятие не исчерпало себя. Дочь Филиппа была замужем за английским королем из семейства Плантагенетов, и вскоре неугомонные Плантагенеты тоже стали помышлять о французском троне.

Более ста лет тянулась война, то вспыхивая большими битвами, то на время затихая.

Перед нашествием «черной смерти» и после него английские лучники разбили рыцарей Франции в сражениях при Креси и Пуатье. Плантагенетам отошла Аквитания и половина Бретани. Шотландия, старинный союзник Франции, на время отвлекла англичан. Но к концу зловещего XIV века король Франции сошел с ума; и в хаосе, который последовал, жадные Плантагенеты пришли снова, чтобы посмотреть, не удастся ли ухватить еще чего-нибудь под шумок.