Парижане. История приключений в Париже
Шрифт:
Сияющие крупицы мудрости всегда были окружены туманом невежества. Немногие люди вроде той таинственной личности, чье вмешательство в дела мира является основой этого правдивого рассказа, понимали, что Великая война и ее политические последствия были помрачением рассудка. Или, скорее, он видел, что полное разорение Европы, совершенное во имя цели, оставшейся неясной, было просто побочным эффектом смуты, которая происходила в умах людей. Война с целью положить конец всем войнам была самой недавней из «сильных бурь и потрясений, которые сопровождают столкновение летучего и огнестойкого универсального растворителя и безжизненного тела», когда, говоря словами дилетанта, материальная структура самой реальности выявляет новые формы, которые не подпадают под контроль цивилизованного разума.
Безусловно, был какой-то жестокий смысл в том, что это изменение проявилось в городе, который был убежищем мудрости с конца темных веков (период с VI по X в. – Пер.). Даже перед войной гудящий улей лабораторий и лекционных залов также был магическим местом, куда люди
Самое тревожное из всего этого было то, что само воплощение земной красоты находилось под покровом подозрения и уже не было объектом безусловного поклонения. В августе 1911 г. шедевр Леонардо да Винчи «Джоконда» исчез из Лувра. После изнурительных поисков была найдена рама, но не сама картина, которая была увезена на автобусе домой плотником-итальянцем, который изготовил стеклянный футляр, чтобы защитить ее от анархистов и вандалов. Она провела более двух лет на чердаке, загадочно улыбаясь своему похитителю и разделяя с ним тепло его печки, и была вновь найдена, когда плотник попытался продать ее в галерею Уффици. Но тем временем распространились слухи об американском коллекционере, который заказывал превосходные копии украденных картин, а затем делал вид, что возвращает оригиналы благодарным музеям. Новая наука об отпечатках пальцев доказала свою ценность, и были представлены фотографии, на которых были изображены каждая трещина и морщинка оригинала, и все же никто не мог быть твердо уверенным в том, что обретенная Мона Лиза настоящая. Казалось, что чем больше средств для определения подлинности произведения искусства, тем больше сомнений оно вызывает. И даже если это и был оригинал Моны Лизы, как можно было оценить ее вечную красоту, так как даже мужчины с большим опытом в таких вещах недавно восхищались в салоне Общества независимых художников абстрактным пейзажем «Закат над Адриатическим морем», написанным ослом Лоло из кабачка «Ла-пен Ажиль» на Монмартре?
Сама реальность подверглась упадку, и в этой темноте такие выдающиеся личности, как Мария Кюри и Анри Пуанкаре, которые, казалось, одни понимали беспорядочные процессы во Вселенной, стали объектами религиозного поклонения. Другие, для которых математические уравнения были ничего не значащими иероглифами, желали прежней уверенности в священном чуде. Каждый день сотни паломников выстраивались в очередь у часовни Пресвятой Девы Чудотворного Медальона на улице Дюбак, в которой Дева Мария приказала молодому послушнику отчеканить медальон с ее изображением, и он повторялся столько раз, сколько требовалось, причем каждый раз он был подлинным. К сожалению, рынок поддельных медальонов процветал, как никогда раньше, и даже эти сверкающие осязаемые иконы космической истины были отравлены сомнением.
Скептики, вероятно, посмеялись бы над тем, что они называли «суеверием», но как можно отличить фантазию от реальности, когда то, что произошло при свете дня перед большим скоплением народа, было поставлено под вопрос? Велосипедная гонка «Тур де Франс» – великий спортивный символ национального единства – начиналась и заканчивалась в Париже; и она должна была бы быть защищена от разъедающего воздействия скептицизма. Казалось, она представляла собой простое приложение человеческой воли и элементарной механики. И все же даже те, которые ее видели, не могли доверять своим глазам. Было известно, что некоторые гонщики садились в поезда и, нажимая на педали, уезжали с тихих станций в ночи. Другие, как считалось, делили непомерные нагрузки со своими близнецами. В 1904 г. четыре гонщика, которые финишировали первыми и заявили о своей невиновности, были дисквалифицированы за жульничество, и победа досталась Анри Корне, которому было всего двадцать лет и который по причине, не ставшей достоянием истории, был известен как «Риголо» («Шутник»). Некоторые из тех, кто реально видел гонщиков, изо всех сил старавшихся попасть в Париж на сдувшихся шинах или пешком с покореженной велосипедной рамой на шее, твердо верили, что «Тур де Франс» – это приносящая выгоду фикция, которую каждый июль стряпают журналисты из журнала L’Auto, распивающие разные напитки в заднем зале кафе в Монжероне и пишущие гомерические статьи о фантастических подвигах в Альпах.
В тот период безумной нереальности, когда невменяемые, по общему мнению,
Самих алхимиков можно было обнаружить в тесных книжных магазинах, торгующих эзотерической продукцией, с названиями, взятыми из египетской мифологии, в которых пугливые, но недружелюбные их владельцы жались поближе к огромным бронзовым пепельницам, и в университетских лабораториях, где они работали ассистентами или посещали семинары для публики. Большинство из них были худыми, бородатыми и озабоченными; им была свойственна манера говорить удивительно медленно. Старомодные алхимики по-прежнему проводили долгие вечера в Национальной библиотеке или библиотеке Сент-Женевьев, расшифровывая сомнительные средневековые тексты с помощью карманного французско-латинского словаря. У них были печальные водянистые глаза безумцев. Если бы время от времени не случался взрыв газа или не проливались бы токсические химикаты, их можно было бы назвать «безвредными». Один неудачливый знаток, хорошо известный своим более молодым коллегам, случайно нашел довольно ветхое издание работы, приписываемой Парацельсу, в котором неправильно переведенный отрывок советовал знатоку облагораживать неблагородный металл в небольшой печке в течение сорока лет (вместо «дней»). Следующей ступенью должна была стать дистилляция Универсального Средства или эликсира долгой жизни; но когда он разглядывал обугленный самородок, являвшийся центром его чаяний с юных лет, он с горечью истинного философа ясно увидел, что процесс обретения бессмертия слишком долог, чтобы вместиться в человеческую жизнь.
Такие люди становились все более редкими. Алхимия вступила в захватывающий новый век, и теперь между алхимиками старого и нового типа была такая же разница, какая существует между владельцем магазина, подсчитывающим дневную выручку, и математиком, делающим расчет доказательства теоремы. Любому человеку, не знакомому с этой наукой, могло показаться смешным, что такая старинная дисциплина переживает возрождение в XX в. Но для тех, которые проявляли научный интерес к этому предмету, достижения алхимии были очевидными и значительными. На протяжении веков в алхимии сохранялся дух экспериментирования, и лишь недавно ее обогнала химия. Алхимики дали первые описания некоторых элементов; они установили существование газов и развили молекулярные теории материи; они открыли сурьму, цинк, серную кислоту, каустическую соду, различные соединения, использовавшиеся в медицине, живую воду и секрет фарфора. В процессе поиска философского камня в собственной моче алхимик обнаружил фосфор, который означает «несущий свет». Многие другие открытия были, несомненно, утрачены или исчезли вместе со знанием иероглифических языков, на которых они были записаны.
Вечером того дня, когда начинается наша история, некий алхимик, известный только по цветистому псевдониму, который, вероятно, был придуман его издателем, занимался расшифровкой одного из тех таинственных текстов, которые часто принимают за примитивные орнаменты. Высокий пожилой мужчина аристократической внешности стоял, молча созерцая западный фасад собора Парижской Богоматери. С трех огромных порталов на него с загадочным спокойствием смотрели своими незрячими глазами высеченные из камня фигуры. Если бы не его вид эксперта-аналитика, его можно было принять за одного из членов братства одержимых бессонницей. В Средние века парижские алхимики собирались каждую субботу в соборе Парижской Богоматери. Площадь, на которой они встречались, была священной еще задолго до постройки собора. Именно на ней в 464 г. Артур, сын Утера Пендрагона, призвал Деву Марию, которая прикрыла его своим горностаевым плащом и тем самым дала ему возможность защитить римского трибуна по имени Флолло. Это было относительно недавнее событие в истории этого места. Археологические раскопки обнаружили под площадью языческие алтари, а древний галло-римский храм на острове, безусловно, стоял на месте даже еще более древней постройки в честь богов, сами имена которых до нас не дошли.
Толпа туристов редела, и закатное солнце оставляло глубокие тени на резьбе западного фасада. Детали, которые обычно оставались невидимыми, оказались выявленными ослепительными золотыми лучами, и можно было представить себе зрелище, когда впервые были сняты деревянные строительные леса и небесные ангелы засияли всеми завораживающими цветами, которые средневековые алхимики очищали в своих тиглях.
Человек, который смотрел на это величественное зрелище из другого века, был одним из немногих, кто знал, что видит. Ему было известно не только гармоническое смешение противоборствующих верований, которые образовали огромный собор, но и его современная история, которую любители прошлого считали слишком недавней, чтобы представлять интерес. Девяносто лет назад архитектор Виолле-ле-Дюк погрузился в тайны раннеготического искусства. Он расспрашивал археологов и отправлял библиотекарей в архивы в поисках рукописей, в которых собор был изображен в первоначальном виде. Он отследил местонахождение статуй, которые были украдены во время революции или перенесены в Версаль. Постоянный секретарь Французской академии высмеивал его за попытки возродить искусство, предшествовавшее Ренессансу, но для Виолле-ле-Дюка XIII в. не был веком лепечущих младенцев, это был забытый мир, своеобразная мудрость которого была утрачена.