Парижане. История приключений в Париже

Робб Грэм

Например, как алхимик, он заметил, что башни и порталы огромного собора не были симметрично расположены, а его массивная конструкция представляла собой искусную конфигурацию сил и диспропорций. Вместо того чтобы видеть в этих аномалиях признаки варварства, он понимал, что перед ним находится что-то чужеземное и необъяснимое. Он видел, что готическая архитектура – это язык со своими собственными словарным запасом и грамматикой. Чувствуя веру, редко сочетающуюся с точными и гуманитарными науками, он «смиренно подчинился» необъяснимой красоте ушедшего века. А так как его вдохновляла любовь, то насмешки постоянного секретаря только подстегивали его. Он высмеивал невежество этого человека с готовностью истинно верующего. «Есть искушение предположить, – написал он в статье «О готическом стиле в XIX в.», – что постоянный

секретарь из всех витражей видел лишь те, которые установлены в киосках и общественных туалетах Парижа».

Как знаток тайн готики, Виолле-ле-Дюк не позволил «улучшать» никакие подлинные реликвии древнего собора: он предпочитал покалеченные скульптуры «отреставрированному внешнему виду». И хотя многие загадки оставались неразгаданными, он, по крайней мере, сохранил кусочки этого пазла. Результат его трудов был слишком необычным и незаметным, чтобы его мог оценить кто-либо видевший собор, когда в нем царил беспорядок, и имелось много скрытого, не видимого на поверхности. Виолле-ле-Дюк позволил собору Парижской Богоматери найти дорогу в XIII в., что сопровождалось – и это правда – некоторыми его собственными окаменевшими фантазиями. Человеку, который стоял там в тот вечер и читал порталы, как страницы огромной книги, казалось, будто архитектор чинил машину, брошенную на время более древней цивилизацией, и случайно или нарочно поставил недостающие запчасти, которые должны были вернуть ее к жизни.

Чтобы понять, что отделяло этого человека от других людей, восхищавшихся собором Парижской Богоматери, и почему он сам находился под наблюдением, необходимо сказать что-нибудь о более распространенных формах интереса к эзотерике, навеваемого огромным собором. Спустя более десяти лет после мирной конференции Париж по-прежнему был центром внимания всего мира. Каждый год, несмотря на Великую депрессию, более ста тысяч туристов приезжали из одних только Соединенных Штатов, чтобы своими глазами увидеть Париж и подивиться, как такой беспокойный народ мог создать такой красивый город. Почти все они, даже если проводили в Париже всего один день, шли посмотреть на собор Парижской Богоматери.

Многие из этих паломников-мирян были поклонниками романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Получив удовольствие от настоящих, как им казалось, приключений горбуна Квазимодо, цыганки Эсмеральды и безумного архидьякона Фролло, они сосредоточенно разглядывали рунические камни и искали ответы на вопросы в витражных окнах. Они находили языческие загадки в латинских погребальных надписях и предметах церковной мебели, которые были не намного старше, чем они сами. Поднимаясь на башни, они с волнением видели таинственное слово-граффити ANArKH («судьба»), с которого начинается роман, и с разочарованием замечали, что чьи-то злонамеренные руки вырезали те же самые загадочные буквы в каждом укромном уголке и трещине.

Некоторые туристы, специально изучавшие этот вопрос, чувствовали себя несколько «подкованнее» своих спутников, которые не понимали, что неф и апсида собора образуют древнеегипетский символ Анкх (крест с петлей). Так как коварный священник в романе Виктора Гюго назвал собор «пристанищем алхимии», они начинали следовать примеру священника и искать ворона на левом портале западного фасада, «чтобы высчитать угол зрения ворона, который смотрит на таинственную точку в церкви, где, несомненно, спрятан философский камень». Эта легенда была описана в произведении Гобино де Монлюисана в 1б40 г. Если бы туристы-паломники продолжали свои изыскания, они могли бы обнаружить, что ворон алхимиков символизировал разложение и «мертвую голову» (оставшиеся в тигле и бесполезные для дальнейших опытов продукты производимых алхимиками химических реакций. – Пер.) – стадию в очищении металла и души алхимика – и что ворон на самом деле представлял собой череп. (Расположение черепа и объекта, на который он смотрит, лучше всего оставить людскому любопытству, потому что нынешние обитатели места, о котором идет речь, не будут рады вниманию, и потому что у них есть способы сделать свое неудовольствие очевидным надолго.)

Странно, но помимо нескольких алхимиков никто, похоже, не занимался самым очевидным ключом к разгадке. На галерее южной башни на высоте шестидесяти метров над площадью среди горгулий

и химер стоит человеческая фигура. Она опирается на балюстраду, глядя поверх крыши нефа в сторону квартала Марэ или, так как взгляд таких фигур часто скошенный, как у птиц, поверх каких-нибудь затоптанных собаками цветочных клумб на ничего не значащую точку. Длинные волосы и борода этой фигуры, ее фригийский колпак, длинный лабораторный халат и прежде всего ее насупленные брови показывают, что это алхимик собора Парижской Богоматери. На каменном лице выражение удивления, граничащего с ужасом и смятением, словно его сейчас должно поглотить нечто, что появится из его тигля.

Кажущаяся бесцельность взгляда этой фигуры обманчива. В 1831 г., как раз перед публикацией этого романа Виктора Гюго, архиепископский дворец, который стоял между собором и рекой, был разрушен мятежниками. Также была уничтожена гораздо более старая средневековая часовня, вокруг которой был построен дворец и которая была предшественницей большей части собора; ее сокровища были брошены в Сену. Позднее обломки были убраны, и на этом месте теперь появились цветочные клумбы. Если в древней часовне когда-то хранился философский камень, то теперь он должен лежать где-нибудь под мостом Аршевеше, или, что более вероятно, в земле какого-нибудь поля к северу от Парижа, или на одной из мусорных свалок, расположенных вдоль Сены. А пока алхимик на крыше собора Парижской Богоматери все еще размышляет насупив брови об исчезнувшем бесценном сокровище.

Все это, а также многое другое было известно нашему таинственному наблюдателю. Он знал, что безымянный архитектор собора и ремесленники могущественной гильдии каменщиков, которые построили его, записывали алхимические процедуры там, где никто не смог бы их найти – имеется в виду визуальное изображение, – и, более того, они зашифровывали и гравировали свои знания на зданиях, которые пережили гобелены и рукописи, а владельцы которых – Отцы Церкви – хотели сохранить их языческое значение в тайне. Если бы какой-нибудь ученый-буквоед возразил, что многие из этих каменных статуй были поставлены или заново изваяны Виолле-ле-Дюком, ему ответили бы, что ни один современный архитектор, руководствовавшийся лишь своим воображением, не смог бы создать такую загадочную комбинацию научной точности и простой веры.

И хотя в пожилом джентльмене не было видно никаких других признаков волнения, всякий, кто случайно бросал на него взгляд при выходе из собора, мог бы увидеть выражение его лица, похожее на выражение лица каменного алхимика. Но если бы они стали искать причину его оцепенения, они не увидели бы ничего особенного и могли бы решить, что это одна из тех погруженных в меланхолию затерявшихся душ, которые являются завсегдатаями религиозных достопримечательностей Парижа. В то время как немногие оставшиеся на площади туристы разглядывали галерею царей Иудеи и Израиля и, держа путеводитель наготове, находили знаки зодиака на колоннах портала, расположенного по левую руку, пожилой господин пристально смотрел почти прямо перед собой на ряд квадратных медальонов. Эти медальоны были укрыты в небольших арках у ног святых и ангелов. На них был изображен ряд довольно неясных сцен в виде барельефа. По сравнению с большими статуями, стоящими над ними, они были ничем не примечательны, и немногие люди удостаивали их взглядом.

Солнце садилось за здание префектуры полиции, и темные тени двигались по застывшему лику собора. Пожилой господин повернулся и медленно пошел через площадь. Колокол на северной башне пробил час, и несколько голубей шумно взлетели с черных декоративных решеток, похожих на опущенные ресницы глаз собора. Не оглядываясь, он свернул к реке и исчез в направлении правого берега Сены.

Когда он ушел с площади, мужчина, ожидавший неподалеку, занял то место, где только что стоял пожилой господин. Дорогой чемодан, фотокамера «Кодак» и дорожный плащ, а также интерес, который он вызвал у нищих, говорили о том, что это богатый турист. Он поставил чемодан на землю и установил фотоаппарат на треножник. Он покрутил винт, поднял объектив почти на высоту расположения медальонов и начал фотографировать их один за другим. Какая-то группа людей остановилась, чтобы посмотреть, и, глядя под углом направленного объектива, была поражена всеми теми неожиданными подробностями, которые внезапно стали ослепительно-ясными с каждым взрывом фотовспышки.