Парижская жена
Шрифт:
— Нужно это делать медленнее, — сказал Паунд.
— Мне? — спросила я, но слова Паунда относились к официанту — тот лил воду на кубик сахара в спиртном, цвет которого менялся на глазах, превращаясь из порочного желто-зеленого в мутновато-белый. Абсент был запрещен во Франции уже много лет. Как и опиум. Но и то и другое не составляло труда найти в Париже — надо было только знать место. Мне нравились нежный, лакричный аромат напитка, и ритуал с кубиком, и специально перфорированная ложечка, пропускающая
— Ты пьян, дорогой, — тихо шепнула ему Шекспир.
— Пытаюсь вообразить вас пьяной, — сказал ей Эрнест. — Могу поклясться, вы никогда и капли не пролили.
Она рассмеялась.
— Только потому, что не пью абсент.
— Это всего лишь лакричные леденцы и призрачная дымка, — сказала я.
— Хорошо, если завтра утром ты будешь думать так же, — сказал Эрнест.
— Может, ты и прав, зато сейчас все кажется таким легким, согласен?
— Согласен. — Эрнест чокнулся со мной. — Выпьем — и к черту завтра.
— Правильно, — поддержал его Паунд, подавшись вперед в своем помятом твидовом пиджаке и облокотившись локтями о стол. Он мне все больше нравился — мне вообще по большей части люди нравятся. Я подумала, что могла бы полюбить нашего официанта. У него роскошные усы, не напомаженные, простые и свежие, как цветы. Мне хотелось дотронуться до них или съесть.
— Тебе надо отрастить вот такие усы, — сказала я Эрнесту, не совсем вежливо показывая какие.
— Уже сделано, дорогая. Они точно такие же.
Я приблизила к нему лицо.
— Действительно, — признала я. — Когда ты успел? — И мы все рассмеялись.
Позднее, когда мы перешли в «Ритц», Паунд затеял разговор о Штатах.
— Никогда не вернусь на Средний Запад, — говорил он. — Отрекаюсь от него. Индиана кишит снобами и идиотами.
— Опять завел старую шарманку, — сказала Шекспир неповторимым низким голосом.
Я посмотрела в продолговатое, затянутое дымом зеркало, дотронулась сначала до своего лица, потом до бокала.
— Я ничего не чувствую, — сказала я Эрнесту. — Разве это не чудесно?
— Выпей еще, Хэдли, — посоветовал Эрнест. — Ты очень красивая.
Шекспир улыбнулась дугой своих губ, глаза ее тоже улыбались.
— Только взгляни на наших очаровательных любовников, — попыталась она привлечь внимание Паунда.
— Да будет вам известно, Индиана всегда была пустыней для интеллекта, — сказал тот и выпустил клуб дыма, который витал над столиком, пока мы его не проглотили. Голубые облачка плавали повсюду и сливались, обретая неясные очертания. Мы вдыхали и выдыхали их.
— Все, что у них есть, это высокие моральные устои, — продолжал Паунд. — Больше ничего.
— В той актрисе была частичка поэзии, — сказала Шекспир.
— Самые восхитительные женские колени, которые я видел в жизни, — откликнулся Паунд.
— Продолжай, — попросил Эрнест. — Во мне пробуждается аппетит.
— Тем вечером шел дождь… в Индиане всегда идет дождь, в метафорическом смысле, вы понимаете? И эта актриса… как ее звали?
— Берта, — подсказала Шекспир.
— Не Камелия? — спросил Эрнест.
— Нет, нет. Она не болела туберкулезом. Просто не хотела, чтоб намокли волосы. Прекрасные волосы. Я предложил бы пойти пообедать, но сырость…
— Одна из моих насущных проблем, — сказал Эрнест.
Все засмеялись, а Паунд продолжил:
— Пошли слухи, что я принимал девушку у себя, — можно подумать, что я ее резал, а не жарил для нее цыпленка.
— Бедный Эзра, — сказала Шекспир. — Его уволили на следующий день.
— Совсем не бедный. Иначе по-прежнему читал бы лекции о поэзии початкам кукурузы.
— Но иногда жарил бы цыплят, — сказала я.
— Даже с цыплятами не вынести Индианы, — отозвался Эзра.
Поздно вечером, когда мы из «Ритца» перешли в «Купол», Эрнест и Паунд затеяли жаркий спор о достоинствах Тристана Тцары. Паунд считал, что сюрреалисты могут что-то создать, если им давать дольше спать. Эрнест же называл их идиотами и говорил, что лучше б им поскорей проснуться, чтобы мы о них больше не думали.
— Я засыпаю от одних ваших разговоров, — сказала Шекспир, и мы обе перебрались в другой конец зала и сели за маленький столик.
— Вы с Хемом и правда замечательно смотритесь, — сказала она.
— Правда? — Я уже час пила одну только теплую воду, и мой язык начал наконец обретать чувствительность.
— Интересно, как это происходит. Я говорю о любви. — Она провела рукой по волосам, которые идеально выглядели.
— А разве у тебя с Паундом ее нет?
— Конечно, нет. — Она засмеялась с легким придыханием. — Мы имеем то, что имеем.
— Не понимаю.
— Я тоже не совсем понимаю. — Она засмеялась безрадостным смехом, а потом замолчала, взбалтывая напиток.
В октябре стояла прекрасная погода, и, понимая, что холода и слякоть не за горами, мы наслаждались жизнью, чувствуя себя счастливыми и сильными. У Эрнеста ладилась работа над повестью о Нике Адамсе и новыми рассказами, и он так хорошо видел конечный результат, как будто книги были уже написаны. В нашем кругу никто не сомневался в его успехе, считая это только вопросом времени.