Парижские соблазны

Картленд Барбара

Было уже раннее утро, но герцогиня все продолжала говорить. Она рассказала Гардении о русском Великом князе, который так в нее влюбился, что предлагал ей роскошный замок и бриллианты, каких не было ни у одной королевы в Европе, если только она согласится стать его любовницей. Она сказала, что он ей нравился и она знала, что жизнь с ним будет блистательной и беззаботной. Но из свойственной англичанам респектабельности она заставила герцога жениться на ней, потому что всегда считала – лучше иметь обручальное кольцо на руке, чем бриллиантовое колье

на шее.

– Однако вы имели и бриллианты, – напомнила ей Гардения.

– Далеко не такие, какие я могла бы иметь, – ответила герцогиня. – Бог мой, мне так жаль, что пришлось оставить все мои изумруды и сапфиры!

– Это неважно, главное – остаться на свободе, – сказала Гардения.

Она и раньше понимала, как важно, чтобы ее тетушка немедленно покинула Францию, а теперь, услышав рассказ герцогини, она со всей ясностью осознала, что если бы тетю Лили не расстреляли, как предательницу, ее все равно упрятали бы в тюрьму, возможно, до конца ее дней.

Герцогиня же, казалось, вовсе не представляла, какая ей угрожает опасность. Она снова говорила о бароне с той ласкающей нежностью в голосе, которая всегда появлялась, как только она упоминала его имя.

– Я напишу Генриху, как только мы прибудем в Монте-Карло. Он сразу же примчится ко мне, и, возможно, мы уедем куда-нибудь отдохнуть, пока не решим, что нам делать дальше.

– Вы думаете, он сможет приехать? – спросила Гардения.

– Генрих может все, – с уверенностью сказала герцогиня. – Но он будет раздосадован, что пришлось покинуть Францию. Ему так нравилось в Париже, а кроме того, то, что Пьер Гозлен сломался и признался во всем, может повредить его карьере. Хотя мы даже не знаем, что именно наговорил этот мерзкий Гозлен. Возможно, он никого не упоминал, кроме меня.

– Барон уже уехал из Парижа, – напомнила ей Гардения.

– Да, я знаю. Я полагаю, его в любом случае сочли бы виновным.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Гардения, с трудом удерживаясь от желания сказать все, что она думает о поведении барона.

Уже рассветало, когда герцогиня наконец заснула. Она выпила всю бутылку бренди и теперь выглядела усталой и очень старой. Гардения погасила свет и отправилась к себе.

Она лежала на кровати, не будучи в состоянии заснуть, и молила бога, чтобы они скорее пересекли границу, с ужасом думая о том, что будет, если герцогиню арестуют и их вернут в Париж.

– Я не оставлю ее, что бы ни случилось. Я не могу бросить ее! – говорила она себе, зная, что мама одобрила бы ее решение. Кроме того, это было против всех ее жизненных принципов – бросить кого бы то ни было в тяжелую минуту.

Поезд мчался вперед. Когда взошло солнце, Гардения поняла, что они уже подъезжают к морю, поэтому она встала и оделась. Она заглянула в соседнее купе, но герцогиня все еще спала. Гардения знала, что самый опасный момент наступит, когда она приедут в Ниццу. Поезд, вероятно, простоит там не менее четверти часа, прежде чем отправится дальше по направлению к Монте-Карло.

Кондуктор

принес ей кофе и спросил, не пойдет ли она завтракать. Гардения отрицательно покачала головой. Она чувствовала, что кусок застрянет у нее в горле. Что же касалось герцогини, она была уверена, что после огромного количества бренди, которое та выпила накануне, ей вряд ли захочется есть.

– Когда мы прибудем в Ниццу? – спросила она кондуктора.

– Примерно через полчаса, мадемуазель.

Гардения разбудила свою тетушку. Герцогиня застонала.

– У меня раскалывается голова, – пробормотала она, а затем, открыв глаза, изумленно воскликнула: – Где мы? Куда мы едем?

– Мы едем в Монте-Карло, – ответила Гардения. – Вы разве не помните?

Герцогиня снова закрыла глаза.

– Помню, – сказала она. – Я лишь молю бога, чтобы с Генрихом было все в порядке.

Гардения нашла лекарство от головной боли, которое Ивонна, к счастью, не забыла упаковать, и с помощью двух порошков и стакана бренди ей удалось привести герцогиню в чувство.

Герцогиня, бросив взгляд в зеркало, обнаружила, что ужасно выглядит, и принялась накладывать на лицо грим, подкрашивать ресницы и губы.

Когда поезд остановился на вокзале в Ницце, Гардения затаила дыхание. С платформы доносился обычный разноголосый шум; в коридоре сновали взад и вперед; слышались голоса пассажиров, которые звали носильщиков. Но их никто не беспокоил. Прошло несколько минут, и Гардения почувствовала, что постепенно успокаивается. Если бы тетю Лили собирались снять с поезда, полиция уже поджидала бы их. И лишь когда поезд снова тронулся, окутав станцию клубами дыма, она почувствовала, сколь велико было ее напряжение.

Гардения раздвинула занавески, осмелившись наконец выглянуть в окно и посмотреть на солнце и море, которое было таким ярко-синим, что она вскрикнула от восторга. Она никогда не представляла, что на свете существует подобная красота. Она стояла у окна, глядя на проплывающие мимо виллы с садами, заросшими бугенвиллеей, на рощицы апельсиновых и лимонных деревьев, на людей, плещущихся в море, и на маленькие лодочки с белыми парусами, летящие по воде.

– Я никогда не думала, что Ницца так красива, – сказала она, обращаясь к тетушке. Герцогиня не ответила. Она деловито наносила последние штрихи на лицо.

– Я выгляжу как старая карга, – сказала она, обращаясь больше к самой себе, чем к Гардении. – Но, во всяком случае, никто в Монте-Карло не заметит в моем облике ничего необычного. Ты должна быть осторожна, Гардения, и ни в коем случае не упоминать причину, по которой мы оставили Париж.

– Мне это и в голову не придет, – ответила Гардения. – К тому же я не очень-то горжусь происшедшим.

– Разумеется, – сказала тетушка. – Однако я не хочу, чтобы мой приезд в Монте-Карло в самом конце сезона мог показаться странным. Я скажу, что была больна… нет, все знают, что я не болела… я скажу, что ты была больна, да, это мы и скажем.