Парижский десант Посейдона
Шрифт:
Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.
Здесь его недовольство утроилось:
– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.
Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он
– Как вы посмели превышать служебные полномочия?
– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.
– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!
Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:
– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?
– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.
Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.
Здесь какой-то личный интерес, а суд - всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно…
Больше всего он беспокоился за свой отряд.
И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.
Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.
Маэстро набрался храбрости, иначе говоря - наглости.
– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце…
– Это не ваше дело решать, что составляет тайну, а что нет! Исповедь Кауфмана слышал весь ваш отряд! Это ЧП, это беспрецедентная ситуация!
«Слава Богу, что слышал весь отряд, - подумал Маэстро.
– Если бы слышал я один, было бы куда проще… а целую группу хрен ликвидируешь. Что же ты так разволновался, старый козел? Неужели ты с ними повязан? Но зачем тогда довел дело до силового задержания? Почему не предупредил Кауфмана - не убрал его, в конце концов? Почему вообще затеял это дело?»
Клюнтин неожиданно успокоился.
До сих пор он бегал по кабинету, теперь уселся за стол и спросил индифферентным голосом:
– О чем еще рассказал вам Мещеряков?
Вот в этом месте Маэстро и обнаружил, что вспотел.
– Полная запись передана в Управление, товарищ генерал-майор, - командир говорил чистую правду.
Клюнтин, однако, думал иначе.
– О чем еще рассказал задержанный?
– повторил он тем же ровным, почти благожелательным тоном.
– Я могу лишь повторить то, что сказал.
– А я могу применить к вам те же меры воздействия, которые вы применили к Мещерякову.
– Это не более законно, чем «разглашение» мной государственной тайны, - парировал Маэстро.
– Я подам рапорт, товарищ генерал-майор.
Клюнтин отреагировал мгновенно и предсказуемо:
– Ваша группа отстраняется
– Какие же это действия?
– не сдержался Маэстро.
– И за что нас отстранять? Мы вышли на след Гладилина, он в Париже…
– На плас Пигаль захотелось?
– недобро подмигнул генерал-майор.
– Это уже не ваша забота. А действия… с ними все ясно, и я удивлен вашей непонятливостью. Речь идет о действиях, повлекших за собой смерть подследственного.
– Я вас не понимаю, - после недолгой паузы ответил Маэстро.
Он был готов поклясться, что различил в голосе Клюнтина торжество.
– Максимилиан Кауфман скончался сегодня утром в тюремной больнице, предположительно - от побоев, нанесенных вашими громилами. Можете идти. На всякий случай предупреждаю, что члены вашего отряда в данный момент изолированы и ждут аналогичной беседы. Не тратьте времени и сил на инструктаж.
Взвизгнули шины, «Шевроле» занесло на повороте. Розенштейн гнал машину не хуже лихого гонщика с престижного авторалли, едва ли не высекая из асфальта искры. Он очень спешил; какое-то время ушло на то, чтобы завести мотор, - ключа, естественно, не было, пришлось выдирать и замыкать провода. Доктор Валентино, лежавший на полу позади, дернулся и протяжно замычал.
– Потерпите немного, герр Баутце, - бросил Герхард через плечо.
Он не знал Валентино в лицо, и в спешке у него не возникло никаких сомнений насчет личности спасаемого. Розенштейн говорил по-немецки, Гладилин не понял ни слова. Мычание повторилось, на сей раз куда настойчивее.
Одной рукой удерживая рулевое колесо, другой Розенштейн нащелкивал номер Лютера. Лютер не выходил на связь, и акустик в сердцах отшвырнул телефон. Паника сходила на нет, к нему возвращалась способность рассуждать здраво. Без санкции руководства отправляться на ту или иную конспиративную квартиру было небезопасно - зачистка могла быть проведена не только в особняке на набережной Анатоля Франса.
Он сбавил скорость, свернул в кривую и узкую улочку, припарковался у старинного дома с темными окнами. Какое-то время сидел, решая, что делать дальше.
Мычание возобновилось.
– Минуточку, герр Баутце.
Герхард вышел из машины, отворил заднюю дверцу, сел на заднее сиденье и подался к капитану:
– Будет немного неприятно…
Он аккуратно подцепил скотч, которым был залеплен рот доктора, потянул.
– Я слушаю вас, можете говорить спокойно. Мы одни. Вам плохо?
Но и спокойно доктор не сумел вымолвить ни слова. Он яростно хватал ртом воздух, из горла вырывались шипение и свист.
Розенштейну стало не по себе.
Будучи полукровкой, он и так ощущал себя среди нацистов паршивой овцой, а уж о том, как поступал с ему подобными герр Валентино, был наслышан очень неплохо. Ему отчаянно хотелось понравиться доктору и заслужить доверие, которое наверняка пошатнулось после захвата особняка. Если Валентино по каким-то причинам лишился голоса или вообще дара речи, то поди угадай, чего ему нужно. А между тем старики капризны. Придется напрягать воображение; если доктор останется недоволен - ему будет достаточно всего лишь пошевелить пальцем, чтобы с Розенштейном было покончено…