Парижское таро
Шрифт:
Я поднялась на подиум, закутала Михала пледом и легла рядом. Мы разглядывали инсталляцию.
– Надо что-нибудь придумать, – захлопнул словарь Томас. – Где-то заработать деньги.
– Надо, – согласился Ксавье.
Швейцарец отыскал в блокноте серую визитку и набрал номер:
– Добрый вечер, Милан. Это Томас… Спасибо, нормально, а ты?… Ты тут как-то в библиотеке упоминал, что требуются люди на раскопки. Найдется место для трех человек?… Нет, не добровольцами, за деньги, по контракту… Спасибо, привет Эмануэль. – Томас улыбнулся и положил трубку. – Практически готово, Милан завтра перезвонит.
Мы не разделяли энтузиазма швейцарца.
– Что за раскопки? – спросила я.
– Недалеко от Парижа, на Марне американцы строят Диснейленд, так там благодаря этому открыли галло-романское поселение. Отличная работа: еда и ночлег за их счет, платят две тысячи в неделю. Ты, Шарлотта, не поедешь,
– Я тоже остаюсь в Париже, – предупредил Ксавье. – Мне надо закончить инсталляцию.
– Ты сможешь ее продать? – Томас что-то подсчитывал в уме.
– Вряд ли. Будь ботинки из дерева, мрамора или даже бетона – тогда конечно, но такие, настоящие, никто не купит. Я думал, инсталляция подойдет для какой-нибудь часовни в современном стиле. Твердил священникам, парижским и провинциальным, что эти ботинки – метафора, что, глядя на мою работу, живее представляешь возносящихся над нашими головами ангелов, их ноги в сандалиях или калошах. Прихожанин заглядывает снизу в ботинок с оторванной подметкой, а там пустота, ничего не видно, ведь ангел незрим, и его нога тоже – подобно общению святых.
– Разве что попадется Ангел Materiel, [13] – захихикал под своим пледом Михал.
– Я такого не знаю, – удивился Томас.
– Не важно, – махнул рукой Ксавье, привыкший к неожиданным идеям своей модели. – Я задумал эту инсталляцию год назад, когда помогал реставрировать версальский алтарь. Приходили туристы – осмотреть часовню, понаблюдать за нашей работой на лесах. Ангел, которому я как раз приклеивал нос, понравился одной маленькой девочке. Она сбегала за отцом, подвела к скульптуре и спросила, что делает этот чудесный ангел. Отец ответил, что ничего, это ведь ангел, а ангелы ничего не делают. Быть может, так оно и есть, потому что мой ангел с отреставрированным носом и в самом деле ничем не был занят. Чуть склонившийся в барочном полуобороте, он был очень красив – и всё. Тогда я подумал, что ангелы, наверное, все же что-то делают, просто это недоступно нашему зрению. Нужно их обуть, тогда мы увидим, как они бегают по нашим делам. Священники отказываются от моей инсталляции с ботинками, а в результате миллионы девочек воспитываются в убеждении, что ангел – это тот, кто ничего не делает.
13
Материальный (фр.).
– А ангел Михаил? – вспомнил Михал, уютно закутавшись в мой свитер.
– Архангел Михаил, – поправил его Томас, – не уверен, что нужно употреблять форму прошедшего времени. По-моему, он все еще борется с драконом. Вы видели хоть одну картину или скульптуру, изображающую убитое чудовище? Ослабевшее, раненое – да, но не мертвое. Архангел в рыцарских доспехах заносит над драконом меч или, облаченный в развевающиеся одежды, играючи пронзает бестию изящным копьем. Такое впечатление, что эта сцена длится уже так давно, что наскучила обоим.
– Как ты думаешь, когда он наконец убьет его? – поинтересовался Ксавье.
– Вероятно, когда начнется Апокалипсис.
– Апокалипсису незачем начинаться, – буркнул в ответ недовольный Михал. – Мир и так вполне апокалиптичен. Достаточно, чтобы все шло своим чередом.
– Может быть, – согласился Томас, не желая уходить от проблемы драконов и ангелов. – Меня не интересует версия битвы Ангела с драконом, которую предлагают алхимики. Там дракон символизирует четыре стихии: Воздух – ибо он крылат, Землю – поскольку впивается в нее своими когтями, Огонь – потому что выдыхает пламя, Воду – так как у него покрытый чешуей рыбий хвост. Дракона нужно победить, а не убить, тогда он откроет тайну клада, который стережет. Метафорическая борьба с собственной – темной, драконьей – природой, стремление ее одолеть, очистить с помощью алхимии и освободить сокровище, то есть душу. – Томас скрестил руки над головой. – Алхимики считали, что ангел и дракон живут внутри человека, в душе которого добро сплетается со злом. В этом поединке участвуют мысль, слово, каждый наш поступок. Мы согрешили – дракон подымает голову, совершили хороший поступок – ангел берет верх над бестией. Великое благо, что нам даны оба. Задумчивый ангел оберегает и нас, и дракона. Истинная битва – не та, что на иконах, – начинается тогда, когда дракон убегает от меча ангела, а мы, освободившись от зверя внутри, кажемся себе безгрешными, ангельски добрыми. Зло в других, во мраке… быть может, но что толку в этой уверенности, если, выбравшись из нашей тесной души, дракон вырастает до гигантских
Париж – лишь предлог для того, чтобы быть вместе, покупать батоны и круассаны в одной и той же булочной, чтобы звонил телефон в нашей мастерской. Париж – предлог для поездок в провинцию к дяде Гастону, который славится своими наливками. Весной мы помогаем ему аккуратно надевать бутылки на ветки с зелеными грушами. Летом фрукты созревают, а осенью дядя Гастон собирает круглые «обутыленные» груши, заливает их ликером и продает лучшую в Пикардии наливку «Гастон Буало». Фаршированные грушами бутылки мы привозим в подарок Вонгу, хозяину «бумажного» ресторана. Китайские рестораны в тринадцатом квартале делятся на «бумажные» и «скатертные» – меню в них одно и то же, но там, где столы накрыты «скатертями», дороже. Рестораны с бумажными салфетками напоминают гибрид дешевой столовой и буддийского храма. В углу горит неизменная лампадка, кадила окуривают фигурку жирненького Будды. Мсье Вонг подает гостям сою, прозрачные макароны в пожелтевшей фарфоровой посуде. Хотя уже за полночь, его трехлетний сынок сидит с нами за столом и разрисовывает мелками бумажную скатерть. Приходит решительная старшая сестренка – пора спать, но маленькому Ли не хочется уходить в свою комнатку над рестораном. Зевая, он что-то объясняет нам на китайском языке. Вонг, смеясь, сажает его на колени:
– Вы ему понравились, поэтому он решил, что вы понимаете по-китайски.
Мы пьем чай, в углу улыбается Будда, облокотившись на стол и подперев рукой зарумянившуюся щечку, улыбается спящий Ли. И Вонг на прощание тоже с улыбкой протягивает нам тайваньские консервы из мяса лебедя.
Париж – предлог для того, чтобы целоваться на скамейках белой, как мел, площади Дофин, в устланных коврами мраморных парадных шестнадцатого квартала.
На улице Мартир эта сцена никого не удивляет: я на коленях, ты заслоняешь меня расстегнутым пальто. Если случится прохожий, пожалеет нас: наверное, денег не хватает на гостиничный номер. Опираясь руками о грязную стену, ты шепчешь над моей головой какую-то ерунду, а я вкушаю тебя, мой возлюбленный, всегда такой разный на вкус. Сегодня – чесночный, лекарственный.
– О, merde! [14] Ксавье, ты не мог бы хоть иногда мыться?! Я не пользуюсь темно-красной помадой, эту кровавую полосу оставила одна из твоих одноразовых брюнеток, может, негритянка, а?!
Я вырываюсь и бегу вниз по улице Мартир к бульвару Клиши, через Пигалль, мне хочется оказаться дома, на Бланш, закрыть дверь и больше никогда тебя не видеть. Ты идешь за мной, я в слезах кричу, что не буду шлюхой б… скульптора. Ты отгоняешь мужиков, которые готовы меня утешить, и пристающих к тебе проституток. Я добегаю до площади Бланш, больше нет сил. Ты просишь меня успокоиться, предлагаешь зайти в бистро, выпить вина и – говорить по-французски, потому что ты ничего не понимаешь.
14
дерьмо! (фр.)
– Я тоже, я тоже, Ксавье, не понимаю. Зачем ты женился на мне, зачем, раз у тебя постоянно новые любовницы, зачем?
– Затем, что я люблю тебя, тебя одну. А впрочем, ты говорила, что Париж – лишь предлог, разве не так?
– Четыре тысячи на квартплату, четыре на еду, должно хватить, – хрипло подсчитывал Ксавье доходы Томаса и Михала. – В крайнем случае съедим лебедей Вонга. – Он вытер заложенный нос.
Михалу, как всегда, не повезло. На раскопках всем попадались великолепные скелеты римлян и галлов, и только ему достался участок с черепками и ржавыми ножами. Михал приносил на базу лом и битые горшки, тогда как другие гордо волокли мешки с античными костями. Сжалившись, начальник раскопок доверил ему одну из самых интересных могил на кладбище: странным образом, не по традиционной оси восток – запад, расположенное захоронение. К тому же тело, казалось, похоронили не в обычной позе, а с подогнутыми ногами. Преступление? Неизвестная форма погребения? В любом случае сенсация. На глазах у археологов Михал старательно расчистил останки одной ноги, затем второй и, наконец, третьей, на которой обнаружилось… копыто. Таинственный римлянин оказался козой. Склонившиеся над козьей могилой ученые не в состоянии объяснить, почему животное было погребено на кладбище, а не брошено в ров для отходов.