Парижское таро
Шрифт:
– A propos, [17] который час? Уже можно включать отопление? – Пытаясь согреться, Михал притоптывал и потирал ладони.
– Четверть девятого, – ответил Томас. – До ночного тарифа на электричество еще два часа пятнадцать минут. Но ты можешь провести час сорок пять в библиотеке Бобур, там всегда тепло и душно.
– Сегодня вторник, она закрыта. Шарлотта, куда подевался Ксавье?
– Он звонил из столярной мастерской. Положи яблоки на батарею, ночью будет приятный запах.
17
Кстати (фр.).
–
– Михалик, камин не работает со времен войны, а может, революции, я точно не помню. Пойдем лучше в бистро, возьмем один кофе и к нему три ложечки.
Михал, закутанный в свитера, напоминал клубок шерсти.
– Томас, ты с нами не пойдешь? Ненадолго, давай, – уговаривал он швейцарца, который принялся раскладывать на пустом столе пачку ксерокопий.
– Я лучше посижу дома, сегодня возле института я уже один раз чуть не попал под машину, к чему искушать судьбу?
– Браво, еще не верит, но уже суеверен, – донеслось одобрение из клубка шерсти.
– Суеверен? Вы бы знали, кто меня сбил! Слепой на велосипеде! Сначала, простукивая палочкой дорогу, он сделал мне подсечку, а потом, когда я пытался подняться и выловить из лужи разлетевшиеся ксерокопии, чуть не проехал мне по рукам.
Возвращаясь из бистро, мы сочинили литанию: Париж – святой, святой город – Париж. А на малых бусинах – станции второй линии метро: Ла Шапелль, Барб-Рошшуар, Анвер, Пигаль, Бланш, Плас де Клиши, Ром, Вийер, Монсо, Курселль, Терн, Шарль де Голь Этуаль.
В мастерской аромат яблок и тепла. Томас спит, в углу спальни огонек сигареты Ксавье. Я забралась под плед.
– Ты меня ждал?
– Двадцать окурков. – Ксавье погасил в ладони сигарету. – Двадцать один.
Если бы можно было взять цвет дождливого утра в затемненной комнате, добавить темно-синее одеяло, небритый подбородок Ксавье, его свалявшиеся черные волосы, тени под сомкнутыми веками, туда же добавить его руку, запутавшуюся в розовой простыне, звон стекла и шум в мастерской…
– Хлеб вчерашний, кофеварка засорилась, сахар кончается. – Михал помогал Томасу заваривать кофе. – Утром petit dejeuner, [18] чтобы добраться до работы, в полдень ленч, чтобы функционировать до вечера. Вечером обед, чтобы дотянуть до ночи и заснуть.
Я потребовала завтрак в постель.
– Господа желают, чтобы поднос оставили под дверью или, как в порядочном пансионе, подали прямо в кровать?
– Не трудись, Томас, – заорал в ответ проснувшийся Ксавье. – Мадам сожрет с пола.
18
завтрак (фр.).
Они внесли поднос и уселись на постель.
–
Томас потянулся к окну и перевернул на кровать пальму.
– Салат из пальмы, что за деликатес, – заметил Михал, разыскивая среди листьев батон.
Я помогла Томасу открыть окно и водрузить горшок на место, отряхнула ему пиджак. Михал расспрашивал Ксавье о работе в столярной мастерской.
– Я сейчас делаю стол, еще не решил, круглый или треугольный, главное – ноги, три изящных женских ноги.
– А между ними? – спросил Михал, макая черствый хлеб в кофе.
– Разумеется, столешница. – Ксавье извлек из-под матраса альбом, собираясь продемонстрировать нам эскиз.
– Вчера после полуночи звонила, – вспомнил Томас, – госпожа Габриэль Виттоп. Сказала, что придет сегодня на ужин.
– Только не это! – Ксавье закрыл лицо подушкой. – Снова эта бабища! Я ухожу, никаких ужинов. Вы уже видели эту подруженьку Шарлотты?
– Я читал ее книги. – Томас благовоспитанно сидел на краю кровати.
– Это одно и то же. Просто ходячая порнография. Однажды я вежливо спросил Габриэль, как она пишет свои книги – между нами, жуткую безвкусицу. А она погладила меня по голове, словно любящая бабуля, и ответила с ласковой улыбкой: «Собственной спермой, сынок».
Михал, лежа на ковре, чистил мандарины.
– Мне кажется, это было не вежливо, а просто глупо.
– Да ладно, Ксавье, не преувеличивай, – очнулся от раздумий Томас, – нет там никакой порнографии.
– Не-ет? – усомнился Михал, выдавливая мандариновый сок прямо себе в рот.
– На этой Земле существуют три вещи, – объяснял швейцарец, – которые, согласно Талмуду, сохранятся также в будущем мире: солнце, шабат и сексуальные отношения.
– А ты бы не мог вместо медицинских «сексуальных отношений» выразиться по-человечески: «любовь»?
– Шарлотта, не мешай. – Ксавье попытался засунуть мою голову под одеяло.
– Как вам угодно, – согласился Томас. – Так вот, в будущем мире будет солнце, похожее на наше, но более ясное. Там будет шабат, но шабат совершенный. В бренном мире даже самый набожный еврей не соблюдает шабат во всей его святости, ведь он не в состоянии выполнить все диктуемые Законом обряды. Земная любовь – тоже лишь несовершенное отражение любви истинной, реализующейся в совершенном сексуальном акте будущего мира.
– Ну, Томас, давай рассуждать логически. – Михал облокотился о кровать и принялся объяснять нам свои сомнения с помощью разложенной на одеяле и простыне апельсиновой кожуры. – Синее одеяло – мир сегодняшний, серая простыня – будущий.
– Розовая, – прошипела я.
– Не важно, – отмахнулся он, но все же пригляделся внимательнее. – Ну хорошо, пусть будет грязно-розовая. Маленькие кусочки кожуры на одеяле, вот эти три – солнце, шабат, любовь – сохранятся и на простыне, но увеличатся. Остальная кожура – порнография, заяц, стакан и так далее – оттуда исчезнет. Другими словами, в будущем порнографии, может, и не будет, но пока она есть. Логично, а?