Парк Горького
Шрифт:
— А сбываете как?
— Таксисты, гиды дают наводку. А можно и прямо на улице — настоящего покупателя за версту видно. Шведы там или калифорнийцы. Я по-английски вполне. Американцы не торгуются. Полтинник за самую паршивую досточку, где и не видно-то ничего. А за настоящую вещь и тысчонку отвалят. Причем в гринах, или сертификатах бесполосных. Вот вы сколько за бутылку платите? Тринадцать? А я ее сертификатами за трешку. А уж с водкой никакие деньги не нужны, что машину починить, что телевизор наладить…
— Ты что, купить нас думаешь? — осведомился Паша.
— Да
— Так ведь ты и нашим продаешь! — сказал Аркадий.
— Только диссидентам, — возмутился Голодкин.
Якутский сообщил также, что в 1949 году, в разгар борьбы с космополитизмом, в Иркутск из Минска был выслан раввин Соломон Давыдов, вдовец, с дочерью. Год назад, когда он умер, его дочь Валерия ушла с художественных курсов и устроилась сортировщицей в иркутский Пушторг.
К этим данным приложены были две фотографии: с одной сияющими глазами смотрела молоденькая девушка в меховой шапке, драповом пальто и валенках; другая — снимок, напечатанный в местной газете, — сопровождалась подписью: "Молодая сортировщица В. Давыдова демонстрирует зарубежным коммерсантам, приехавшим на международный пушной аукцион, шкурку баргузинского соболя, оцененную в 1000 рублей". Девушка была удивительно хороша собой, а в первом ряду толпившихся вокруг нее покупателей стоял мистер Джон Осборн и оглаживал шкурку пальцами.
Аркадий перевел взгляд на снимок Кости Бородина. Тут он разглядел, что человек двадцать русских и якутов словно сопровождали небольшую группу иностранцев — европейцев и японцев, — среди которых он снова узнал Осборна.
— Пошли обедать! — скомандовал Аркадий Паше, взял магнитофон, сунул под мышку папку и направился к двери.
— А со мной как же? — спросил Голодкин.
— Ничего, посидите, подождете.
Но минуту спустя Аркадий приоткрыл дверь и бросил Голодкину бутылку водки, которую тот ловко поймал на лету.
— Подумайте про убийство, да получше! — посоветовал Аркадий и запер дверь.
Дождь смыл все остатки снега. По ту сторону улицы к пивному ларьку тянулся порядочный хвост. ("Видно, что весна пришла", — заметил Паша.) Заняв очередь, они купили с лотка беляши, не преминув заметить, что Голодкин протер ладонью оконное стекло и следит за ними.
— Сначала он скажет себе, что на водку в его положении только дурак клюнет, а потом похвалит себя за осторожность и выпьет, раз уж он такой молодец.
— Это вы ловко рассчитали! — заметил Паша, облизывая губы.
Аркадий чувствовал возбуждение. Американец Осборн, видимо, как-то соприкасался с сибирским бандитом и его любовницей. Бандит мог прилететь в Москву, украв билеты… Интересно!
Он отправил Пашу в МИД взять данные о поездках Осборна и немца Унманна, поручив также заехать в Министерство торговли за фотографиями фасада иркутского Пуштор-га, а сам вернулся к Голодкину.
Он вставил в магнитофон новую кассету, предложил Голодкину сигарету, закурил сам и сказал, делая вид, будто не заметил, что поллитровка стоит под стулом фарцовщика
— Федор, я вам кое-что расскажу, покажу кое-какие фотографии и попрошу ответить на некоторые вопросы. Договорились?
— Валяйте.
— Отлично. Итак, Федор, установлено, что вы продаете иконы иностранным туристам, чаще всего американским. По нашим сведениям, в их числе — некоему Джону Осборну, который сейчас находится в Москве. В прошлом году и снова несколько дней назад вы разговаривали с ним по телефону, но он нашел себе другого поставщика. Вы человек деловой, вам и прежде случалось упускать выгодного клиента, так почему же вы вдруг так рассердились? А теперь о трупах в парке Горького, Федор. Только, пожалуйста, не делайте вид, будто впервые о них слышите.
— Каких трупов? — с беспокойством спросил Голодкин.
— Точнее говоря, трупов Константина Бородина и Валерии Давыдовой, молодой красивой женщины. И он и она из Сибири.
— Я их не знаю.
— Имена не так важны. Главное, они перебили у вас клиента, вас видели, когда вы с ними ссорились, а несколько дней спустя их убили. Вот, взгляните на фотографии.
Голодкин как зачарованный уставился на девушку со шкуркой соболя в руках, перевел глаза на Осборна, на широкоскулое лицо, обведенное кружком, снова посмотрел на Осборна, покосился на Аркадия и опять уставился на снимки.
— Вы поняли, Федор? Двое приехали с того конца страны, тайно прожили здесь месяц-другой — врагами вряд ли обзавелись. Значит, попахивает конкурентом.
Голодкин теперь впился глазами в следователя. Аркадий почувствовал, что он попался на крючок. Только бы не сорвался!
— Вот что, говорите правду. Не то лагеря вам не миновать — хватит и того, что у меня на вас уже есть. Срок, конечно, не тот, что за убийство, но в лагере вам туго придется, уголовники таких, как вы, не жалуют. Я, Федор, ваша единственная надежда. Лучше расскажите прямо, что вам известно про Осборна и этих сибиряков.
Голодкин, оттягивая время, бормотал что-то о полной своей невиновности, а потом сжал голову в ладонях и заговорил уже другим тоном:
— Есть у меня тут немец знакомый, Унманн. Девочками интересуется. Он как-то сказал, что один его приятель хорошо за иконы платит, и свел меня с Осборном. Только Осборну иконы нужны не были, а требовался ему церковный ларь с иконными клеймами. За большой ларь хорошей сохранности посулил две тысячи. Я все ядреное лето на этот ларь убил, но достал. Осборн приезжает в декабре, как и говорил. Я звоню, а этот хрен дает мне от ворот поворот и трубку вешает. Я — в "Россию" и успел как раз, когда он с Унманном из подъезда вышел. Я — за ними. На площади Свердлова они встретили колхозничков с ваших фото. Чуть Осборн с Унманном отвалили, я к этим двоим. Говорю им прямо, пусть они мой сундук Осборну толкнут, но половину мне, на манер комиссионных, по справедливости: я же первым был и уже потратился. Тут этот валенок сибирский обнимает меня по-дружески за плечо и приставляет ножик к горлу. Дескать, знать не знает, о чем это я, но предупреждает, чтобы больше я ему на глаза не попадался, и Осборну тоже.