Парни
Шрифт:
Глава XXXV
«ОТДЕЛИТЬ БАРАНОВ ОТ КОЗЛИЩ»
Вскоре после обеда он все-таки получил ответ, поразивший его нежданным оборотом дела, резкостью мысли, какой не подозревал Мозгун в этой девушке. Письмо начиналось без обращения, а кончалось без подписи.
«Не исполняю вашего желания не писать вам, пишу все-таки, уважаемый товарищ; будьте уверены, что это останется последним моим к вам письмом. Совет ваш касательно того, что “не следует обманывать других”, что “надлежит уважать чувство других”, хорош был бы, ежели бы его не употребляли как покрывало для мерзких
Остаюсь известная и пр.».
Он был пришиблен неподдельной жестокостью письма, неоправданностью его гнева. А тяжелые обвинения, ни с какой стороны не понятные, внушали мысль о недоразумениях, об ошибках, наконец о происках недоброжелателя. Он сжал бумажку в кулак и тут же побежал к Сиротиной. Он долго стучался к ней. Наконец его спросили из-за двери — кто он и зачем явился? Он пространно и сбивчиво ответил. Тогда распахнулась дверь, и на пороге оказалась Сиротина. Красные пятна покрывали ее лицо, ноздри судорожно вздрагивали. Глядя на него в упор, она ответила придушенным голосом:
— Сиротина просила сказать, что ее нет дома.
Она захлопнула дверь перед его носом с шумом. Мозгун услышал, как звякнул крючок и истошные визги начались за дверью.
— Отвори, — несмело стукнув в дверь кулаком, сказал он. — Объясни все по порядку, я ничего, ну ничего не понимаю. Отвори же.
Стало тихо за дверью, а мимо коридором прошел рабочий и остановился.
— Для чего силком к девушкам лезть? — сказал он. — Раз желанья у ней нет принять тебя, целуй пробой да иди домой.
Мозгун покорно стал спускаться по лестнице, от стыда спрятав голову в воротник, а рабочий промолвил вослед:
— Завлекла, молодушка-то. Тут каждую ночь развеселая масленица. Ты не первый, видать. Веселая квартирка!
Мозгун заторопился к своему кварталу. Но перед самым домом его сцапал кто-то за пиджак и сказал:
— Дубасят друг дружку ударнички ваши. Уйми иди! Раскровенятся вконец.
— Где дубасят? — недоуменно спросил Мозгун незнакомого парня.
— В коммуне, конечно. Потеха! Из прочих общежитий ходили смотреть на этот спектакль.
Сбитый с толку событиями дня и ко всему готовый, Гриша кинулся в общежитие коммуны. Там лежал на койке Вандервельде, сжав зубы, из которых текла кровь, и выл по-волчьи. Скороходыч ходил с засученными рукавами около и внушал:
— Я тебе говорил, сучья нога, не лезь в спор, не раздражай мои нервы. Нервы мои потревожены всякой общественной нагрузкой.
А в сторонке, у стола, поставленного среди огромного зала, сгрудилась толпа галдящей молодежи. Когда они увидали Мозгуна, один вышел из толпы и сказал:
— Ты, Гриша, в цеху проводишь дни, от нас оторвался. Ивана тоже нет. Нас неустроевцы тревожат.
— А у кого носы побиты?
— У них же, — ответил тот. — Потому что пора вопрос разрешить, Гриша, и поставить его на попа. Костька — плут и демагог
— По какой причине скулит? — оборвал Мозгун, указывая на Вандервельде.
— Поколотили здорово, по всем правилам, Неустроева защита.
— Эх, черти, чего вам надо, сами не знаете.
— Нам надоело втемную играть, — закричали вдруг остальные. — Кругом толки, разговоры. Вон Ведя говорил, будто тебя встретил он ночью и будто бы ты караулил его да Костьку и хотел их из-за утла кокнуть по злобе на Сиротину. Будто ты его уж за руки схватил, да он тебя припугнул, ты и струсил. Что тут за фантазии начались! И многие действительно верят, что твой раздор с Неустроевым из-за бабы приключился.
— А коли из-за бабы, коль это факт, обоих к лешевой матери, — раздались голоса.
Из толпы вслед за этим задорные предложения посыпались:
— Собирай, братия!
— Решать дело надо с пылу с жару.
Вскоре явились девушки из женского общежития и тихомолком расселись по кроватям в углу Зал на шестьдесят коек вскоре гудел, как улей. Колька Медный, оставшийся на все время в бригаде Переходникова, успел распоясаться. Он кричал:
— Мы все, ядрена мышь, единых пролетарских кровей люди, а только скажи ты, Мозгун, наша голова, — из твоих супротивников один али оба правы? Неустроевцы нас контрами зовут и всячески задирают. Вот Вандервельде, которому Скороходыч всыпал, и вполне правильно, — как зверь лютый.
Его перебил парень с громовым голосом:
— Для нас ясность нужна. Ежели Костька прав, то мы тебя и Ивана к черту выбросим, как действительных притворщиков, свивших родственное гнездо в бригаде, а ежели вы чисты, то — Неустроева в шею. Я сам в бригаде Неустроева, но не буду стоять за него, ежели он кривдит. Вот весь мой сказ.
Люди смолкли. В центр прошел уверенным шагом Неустроев. Обратясь к своим, он приказал спокойно:
— Бросьте склоку. Разойдитесь.
— Нет, мы не разойдемся. А ты скажи, — выкрикнул Колька Медный, — мы контрики или нет?
— Я не знаю, контрики ли вы. Объективный ход событий покажет. А что вы мешаете соцстроительству бузой — это очевидно.
— Ах, мы мешаем! — вскричал кто-то. — Ребята, ставь вопрос ребром — быть ему в бригаде или не быть? Быть ему с комсомольским билетом или не быть?
Гул заглушил отдельные выкрики. Неустроев, взобравшись на стол, указывал на окровавленного Вандервельде, Он указывал на него как на жертву террора враждебной бригады. Молнией прорезала сознанье Мозгуна мысль: «Неужели использует это?» Что такой исход дела был возможен, заметно было по довольному и уверенному лицу Неустроева. Вспомнилось Мозгуну письмо. «Писали вместе! Ах, как я недогадлив был!» Досада на несообразительность свою больше всего тревожила. Он почувствовал, как первый раз за всю жизнь стали в злобе трястись его губы. Он подошел ближе к столу, где стоял Неустроев, и стал глядеть ему в глаза. Всем показалось, что Мозгун хочет сказать что-то, потому все смолкли. Но вместо него заговорил Неустроев: