Парни
Шрифт:
— Вы напрасно. Я все равно не упала бы, — сказала она сухо, думая о том, что он вдруг отойдет и больше она с ним не встретится.
«Это и хорошо, что не встречусь, — решила она, — мне надо в цех, пускай уходит».
Она отряхнулась и осмотрела то место, где споткнулась. Неустроев стоял одаль и тоже смахивал перчаткой снег с коленок. И по всему было видно, что он ее ждал.
«А я вот нарочно промедлю, — решила она, — пусть идет к Симочке».
Руки ее бегали беспорядочно и без нужды по складкам платья, и как только она поправила его, тотчас же тронулась. Неустроев подхватил ее на
«Почему он меня не спросил об этом? — подумала она. — Какая самоуверенность! Я — не Симочка».
Она поехала быстро, почти не передвигая ногами: так сильно он ее буксировал. Рука его твердо держалась у ней на талии, оттого было непривычно стыдно и смутно-радостно.
«Как он смеет?» — неслось у ней в голове, а лицо ее улыбалось снегу и людям. В глазах все сливалось в общую пьяную карусель, и она почти не слышала, что он говорил.
— У начинающего вследствие скользкости льда всегда есть желанье двигать вперед чаще ногами. Не делайте этого, не давайте ногам скользить произвольно, следите за направлением носка скользящей ноги, корпус наклоните.
Слова доносились словно издалека, слова не задевали ее сознания, радость обнимала ее, и она с ужасом и восторгом думала:
«Он выпивши. Это редко случается. Он может допустить что-нибудь хуже. К чему он обнял меня за талию? Достаточно схватиться руками».
Она прижималась к нему теснее и даже не стеснялась в этом перед Симочкой, которая проехала мимо, а за ногами уж вовсе не следила: теперь ей было не до этого. Вдруг он резко повернул влево и воткнулся в снег, увлекая ее за собой. Лицо ее на мгновенье прильнуло к его лицу, она знала, что это он сделал намеренно, хотела отнять руки и сказать что-нибудь строгое, но он так беззаботно хохотал и так хорошо улыбался, что она промолвила:
— Только теперь чувствую, как я умаялась, — и села возле нею в снег.
Он придвинулся ближе и положил голову ей на колени. Вокруг не замечали их, да и было это здесь привычно. Переполняясь неразгаданной радостью и исходя потребностью сказать что-то особенное, она промолвила:
— Я вовсе не умею делать поворотов.
Даже не слова, но то, как они произносились, наполняло беседу глубоким смыслом. У них начался разговор о катке, и она с восхищением слушала, ничего не понимая.
— Красивая манера кататься на коньках, — говорил он ей, глядя в глаза и сжимая руки, — не может быть описана и изучена теоретически. Она зависит от природных свойств каждого, точно так же, как и способность вообще красиво ходить, бегать, плавать или даже говорить. Чтобы усвоить красивую манеру катанья, необходимо обращать внимание на положение своей головы, плеч, корпуса, рук и ног. Я сейчас продемонстрирую.
Он вышел на лед, красиво распрямись, сказал:
— Голову надо держать прямо и поднятой. Теперь гляди: плечи должны быть поданы назад и свободно опущены, но спина выпрямлена. Вот так. Не следует взмахивать руками (он начал вдруг кружиться на льду), чтобы не терять баланса. Не следует держать их и совсем неподвижно. Лекция моя кончается. Два слова о шагах. Они должны быть равномерны как с правой, так и с левой стороны. Все. Теперь гляди!..
Он побежал враскатку, размашистым ходом, не изменяясь на
«Как он ходит! Зачем я так гляжу на него? Что же это такое? — думала она, следя за ним восторженными тазами и прислушиваясь к учащенному дыханию своего сердца. — Надо идти. Уйти с катка сейчас же», — неслось в голове.
И когда он, обежав круг, подхватил ее на ходу и повел за собою, он услышал виноватое:
— Мне необходимо уйти.
— Совсем? — спросил он вдруг сухо.
— Да, — ответила она, — совсем, меня ждут.
— В таком случае… — сказал он, демонстративно отпуская ее руку.
— Нет, нет! — воскликнула она пугливо. — Не сейчас, минут через пять, может быть, через десять.
Он продолжал, отвернувшись, катиться с нею рядом.
— Вы издеваетесь надо мной, — вырвалось у ней, — я это давно заметила.
— Удивительная логика, — возразил он сухо. — Сама прогоняет меня: «необходимо уйти» и так далее, я же, представьте, над нею издеваюсь.
— Но тебе, видимо, это безразлично, ухожу я или нет.
— Как сказать!
— Так почему же ты безразличен? — капризно-досадливо, удивляясь своему тону, произнесла она. — Не отговариваешь меня, не удерживаешь. Недостойна я или изменились вы ко мне?
— Изменился, — ответил он по-прежнему холодно.
Они ехали порознь, молча. Когда Сиротина спотыкалась, Неустроев услужливо подхватывал ее за локоть и вновь отпускал.
— Почему? — вдруг зашептала Сиротина. — Почему изменился?
— Опасаюсь завистливых людей, врагов, которые используют даже этот факт хорошего нашего отношения друг к другу для дискредитации меня как работника и комсомольца, — внушительно и раздельно произнес он.
Она вспыхнула и наклонила голову.
— Изменился. Да! Потому что на товарища Неустроева уже организован поход со стороны неких людей, которые питают к вам нежные, видите ли, чувства (он произнес конец фразы с брезгливостью), боясь за судьбу своего идеала, ходят в райкомы, ябедничают, поливают грязью соперников.
Они достигли выхода с катка, отсюда шла дорожка к теплушке. Неустроев, намереваясь погреться, повернул туда, а вслед за ним последовала и она.
— Изменился, — повторил он вновь громче, злее. — Изменился оттого, что почитаю чувство свое к девушке священным, не рассматривая его как плацдарм для своей карьеры, не лезу к девушке, если вижу, что она сама не знает, что ей надо и с кем идти (он посмотрел на нее сбоку пытливо), не навязываюсь. И если есть люди, для которых это чувство девушки — служебная деталь, то я на хочу идти с ними. Не хочу. Я скорей скажу сердцу: смирись!
Перед дверью в теплушку, в полутемном коридорчике, он намеренно отвернулся от нее, медлительно ища ручку двери. Искал что-то уж очень долго и не мог найти. А когда нашел и потянул ее, почувствовал, что двери не дает открыться Сиротина, И Неустроев понял, что пришло то, чему надлежало быть. Экзамен был выдержан блестяще. Она прошептала покорно, нежно:
— Не уходи, не уходи. Я такая несчастная!
Глава XXXIV
ВСЛЕД ЗА ПОКОРЕНИЕМ «НАЙЛЬСА»