Пароль «Dum spiro…»

Березняк Евгений Степанович

Я видел, как побледнело лицо Рауля. В глазах Долорес блеснула слеза, и, больше обращаясь к отцу, нежели к нам, она, как бы продолжая давно начатый спор, горячо заговорила:

— В Чили такое невозможно. Разве найдется хотя бы один чилиец, чья рука поднимется на нашего Пабло? У нас не расстреливают инакомыслящих и не любят крови.

— А разве не чилийцы убили генерала Шнейдера за его верность республике, правительству Народного единства? Ты забываешь, дочка, — голос Рауля звучал убежденно, твердо, — что фашизм отнюдь не явление, присущее лишь той или иной нации. Я лично не вижу никакой разницы между немецкими, итальянскими, испанскими фашистами и подлыми убийцами Шнейдера.

Все они одним миром мазаны.

Этот небольшой инцидент за столом чилийского коммуниста хорошо запомнился, ибо имел неожиданное для меня завершение.

Было так. Младший Рауль повел моих товарищей в свою комнату — мастерскую. Мы остались с Раулем одни.

— Мне кое-что известно о твоем прошлом, компаньерос, — заговорил он тихо. — Сотрудник советского консульства, мой добрый знакомый, читал твою книгу, видел фильм о боевых делах «Голоса» в годы войны. Ты боролся в подполье, воевал в глубоком вражеском тылу. Скажу откровенно, как коммунист коммунисту: для меня ваш опыт не просто интересная страничка истории. Я не разделяю чрезмерного оптимизма моей дочери и некоторых ее юных друзей. Более того, подобные настроения, к сожалению, распространены не только среди молодежи. Они вызывают у нас, старых коммунистов, глубокую тревогу.

До вашего прихода у нас, компаньерос, был на эту тему разговор за семейным столом, так сказать, небольшая партийно-комсомольская дискуссия. Я им — свое, они — свое. Я им о годах подполья, преследованиях коммунистов Чили, о камерах пыток в тюрьмах политической полиции в Сантьяго, с которыми мне, увы, довелось познакомиться не с чужих слов, а они: то было давно и не повторится никогда. Чилийская олигархия, дескать, не такая агрессивная, как в других странах. Мятежи военных, террор хунт — привычное явление для Латинской Америки, но только не для Чили. Чили-де совсем иная страна, с давними демократическими традициями, с армией, которая всегда стояла, стоит и будет стоять на стороне конституции и закона. Такой урок мне преподала моя дочь Долорес. Я тоже оптимист, тоже люблю свою страну, свой народ, но мне приходилось бывать в Парагвае, я был солдатом армии Фиделя, не раз смотрел в глаза смерти и знаю: самый воспитанный помещик или капиталист, даже с двумя университетскими дипломами и манерами джентльмена вмиг забывает о гуманизме, любви к ближнему, утонченных манерах, идет на сделку с «мумиями», с черными полковниками, с фашизмом, с самим чертом, становится палачом или подкупает, нанимает убийц и палачей, когда дело касается его собственности, как только народ хочет взять в свои руки его земли, фабрики, заводы, шахты, банки.

— Я, — взволнованно продолжал Рауль, — не стал скрывать свои опасения; вера, оптимизм — это хорошо, но оптимизм, который переходит в самоуверенность и легкомыслие — это уже преступление перед партией, революцией. Мы, коммунисты, ни на миг не имеем права, не должны забывать: до того времени, пока законодательные органы, пресса, телевидение, радио в руках правых, а на командных постах в армии сынки латифундистов и буржуа, воспитанники Пентагона, надо быть готовыми ко всему, держать порох в пороховницах.

И знаешь, чем кончилась эта семейная дискуссия? Моим полным поражением. Что ж, история решит наш спор. Я горячо желаю, чтобы оправдались надежды наших оптимистов, моей Долорес. А готовиться надо к худшему, чтобы враг не застал нас врасплох. Теперь ты понимаешь, компаньерос, почему меня так интересует твое боевое прошлое?..

Я тогда рассказал Раулю о деятельности нашей группы военных разведчиков в Кракове, не умалчивая о неудачах и просчетах. Вспомнил и 12 января 1945 года — первый день наступления 1-го Украинского

фронта, который мог именно из-за определенной самоуверенности и недостаточной нашей бдительности стать последним днем группы «Голос».

Товарищу Раулю, помню, очень понравился наш пароль. И когда мы прощались в аэропорту Сантьяго, он, крепко пожав мою руку, повторил как клятву: «Dum spiro — spero».

Прошло совсем немного времени после нашего разговора с Раулем, и трагедия, которая до сих пор продолжается в Чили, показала, что фашизм остается фашизмом, что зверства хунты ничем не уступают зверствам гитлеровцев, а их лагеря смерти на страшном острове Досон, в Атакама, Чакабуко, Сан-Бернардо отличаются от Освенцима и Бухенвальда разве что отсутствием крематориев.

Где ты, черноглазая красавица Долорес? Среди расстрелянных, замученных, в одном из тайных лагерей? Или в глубоком подполье? Помнишь, как ты горячо убеждала: «С нашим Пабло такое не случится»? А «Песнь о Гарсиа Лорке» сегодня звучит так, словно написана она о Викторе Хара, Пабло Неруде. «Жестокие гиены», так назвал Пабло клику Пиночета, убили Хару, разгромили дом Неруды — гнездо Орла на берегу океана, уничтожили его рукописи, бесценные творения одного из самых выдающихся поэтов нашего времени, ускорили своими неслыханными зверствами смерть великого друга и побратима Гарсиа Лорки. «Гиены» осквернили могилу Неруды, ночью вывезли его прах в неизвестном направлении.

…«Гиены» празднуют свой кровавый банкет. Надолго ли?

Через расстояния, моря крови доносится ко мне твой голос, наш общий пароль, товарищ Рауль: «Dum spiro — spero».

Пока дышу — надеюсь… Пока живу — борюсь.

ГРОЗА, КОМАР, ГРУША И ДРУГИЕ

Меня часто спрашивают, как сложилась судьба моих боевых товарищей по группе «Голос».

Много лет мы почти ничего не знали друг о друге. Только в 1963 году «Красная звезда» впервые назвала настоящие имена Комара, Грозы, Груши, Голоса. В 1964 году мы встретились втроем (без Груши — Аси Жуковой) в Кракове. А в полном составе участники разведгруппы «Голос» собрались в феврале 1966 года в Голубом зале «Комсомольской правды».

Гроза прилетел в Москву из родного Кировограда, откуда в свое время отправился добровольцем на фронт, где прошел суровую школу подполья в годы оккупации, затем получил путевку в жизнь военного разведчика.

Теперь мы часто встречаемся. Алексей Трофимович Шаповалов — ответственный работник Кировоградского областного Совета профессиональных союзов. Годы уже усыпали снегом его лихие кудри. Но в остальном время не властно над моим другом. По-прежнему артистичен, переполнен идеями, и когда, как правило, без звонков и предупреждений неожиданно вваливается в нашу квартиру, все заражаются его неистощимой энергией. Алексей носится из комнаты в комнату, как шаровая молния, на ходу выстреливая последние кировоградские новости, вспоминая какой-то смешной «краковский» случай или цитируя наизусть письма от Зайонцев.

Из Магадана на встречу в Москву примчалась Ася Жукова (Груша). За два с лишним десятилетия моя землячка успела осуществить свою заветную мечту: окончила Днепропетровский медицинский институт, полтора десятка лет проработала врачом на Крайнем Севере. К своей девичьей фамилии Ася прибавила — по мужу — столь прославленную в Грузии фамилию Церетели. Ася так и не могла привыкнуть к моему настоящему имени и в Москве называла меня, как и в Бескидах, дядей Васей.

Мы и теперь — Церетели переехали в Ялту — переписываемся. А как-то я увидел нашу Асю — спасибо магаданским кинодокументалистам — на экране.