Пароль — Родина
Шрифт:
«Смерть немецким оккупантам!» — этот лозунг очень быстро вошел в сознание, плоть и кровь партизан, и стремление превратить лозунг в действительность росло буквально не по дням, а по часам.
В один из обычных будничных дней Артемьев привел в отряд пожилого человека в черном пальто и поношенной шапке-ушанке. На его усталом лице молодо блестели темные, немного запавшие глаза, а голос, тихий, глуховатый, исходил, казалось, издалека.
— Флегонтов… Алексей Канидиевич… Отец был Канидом — имя редкое и на слух непривычное, а меня по настоянию матери наделили простым именем — Алексей.
Все это гость говорил медленно, негромко, с шутливой грубоватостью
— Принимайте, коли не сомневаетесь. Я к вам от Яковлева, сиречь от Московского комитета партии… Вот мои мандаты… Читайте, а я покуда покурю…
Гость оказался уполномоченным МК партии, присланным для специального инструктажа партизан. Он привез с собой и письменную директиву за подписью секретаря МК о необходимости активизировать политическую работу среди населения и начать боевые действия — диверсии, поджоги фашистских складов, минирование дорог, налеты на мелкие гарнизоны и штабы гитлеровских войск. Сам Флегонтов имел за плечами давний опыт партизанской борьбы еще в годы гражданской войны и интервенции и теперь наставлял молодых партизан, как старый учитель наставляет своих учеников или молодых, впервые пришедших в школу педагогов.
— Устроились вы, прямо скажем, не в очень удобном месте, — говорил он. — Прикиньте сами: до немецкого переднего края всего каких-нибудь несколько километров. На вас наткнуться легко, а вам развернуться трудно. Но горе не беда. И в этом есть свои преимущества: и наши части близко, и к немчуре далеко ходить не надо. Главное — не обнаружить себя.
— Вот и сидим, как кроты, зарывшись в землю, — хмуро Проговорил Гурьянов.
— Э-э, нет, так не пойдет… Тихо сидеть и землю удобрять — какая же это партизанская борьба? Искусство заключается в том, чтобы и дело делать, и себя не выдать. Что же для этого нужно?
— Правило первое. Каждую операцию, будь то взрыв, или, скажем, налет, или захват «языка», надо тщательно готовить. Иметь четкий детальный план со всеми возможными вариантами. И только после того, как план стал ясен, как на ладони, действовать.
Правило второе, — продолжал он после небольшой паузы. — Никакой стрельбы, никаких встреч и стычек с фашистами вблизи базы, самый минимум — 8—10 километров отсюда. Иначе сами к себе непрошеных гостей накличете.
Правило третье. С народом связи не теряйте, за народ держитесь, но зорко приглядывайтесь, кто чем дышит. Не дай бог, на одного предателя или труса нарветесь, тогда хлопот не оберетесь.
— Тогда уж не хлопоты, а кровь, — сказал Карасев и поглядел на Курбатова и Гурьянова. Комиссар кивнул головой в знак понимания и согласия.
Видимо, в Московском комитете партии хорошо знали Гурьянова и Курбатова, надеялись на их политическую зрелость и активность, на организаторские способности, поэтому Флегонтов, излагая установки и требования МК, часто обращался к комиссару и секретарю райкома, словно желая еще раз убедиться, что они все поняли и будут действовать правильно, целеустремленно. По репликам и замечаниям обоих представитель Москвы убедился, что здесь все в порядке и на руководство партизанского отряда можно положиться.
— Вот командир печалится, будет ли нам какая-либо подмога, — кивнул в сторону Карасева Гурьянов.
— Да, нам бы еще людей и оружия, — откликнулся Карасев.
Беседа с Флегонтовым затянулась по поздней ночи. А утром Артемьев деловито натянул ватник и, спрятав за пазуху пистолет, повел гостя обратным путем через линию фронта в батальон капитана Накоидзе.
Партийная директива
Несколько раз пытались Курбатов и Гурьянов пробраться в Белоусово, чтобы встретиться с Губановой и Шаховым, но каждый раз наталкивались на немецкие патрули и вынуждены были возвращаться. А старик, видимо не дождавшись «начальства», решил пока действовать самостоятельно, как подсказывала ему его совесть советского патриота.
Через Белоусово, лежавшее на Варшавском шоссе, проходило и останавливалось на ночевку много немецких автомашин и мотоциклов. Никто не обращал внимания на плохо одетого старика в поношенных, ставших рыжими сапогах. Сощурившись, разинув рот, он с любопытством разглядывал заграничные машины и вежливо снимал шапку перед каждым солдатом и офицером. Старик топтался возле машин, иногда выпрашивал сигареты и всегда изображал на лице уважение и подобострастие.
А наутро неизвестно почему некоторые грузовики, штабные автобусы, мотоциклы не могли сдвинуться с места, так как у них оказывались проколотыми покрышки и камеры, погнутыми или сломанными какие-нибудь детали.
Все объяснялось очень просто. Василий Иванович Шахов носил в кармане залатанных штанов старое сапожное шило и кусок «железки». При удобном случае, когда немецкие солдаты на короткое время отходили от машин, он вытаскивал и пускал в ход свои немудрящие диверсионные «инструменты» и нередко заставлял шоферов, чертыхаясь на чем свет стоят, заниматься ремонтом.
Старик рисковал ежечасно, ежеминутно. Он знал, что если его схватят с шилом в руке, — висеть ему на осине. Но старый солдат не хотел «прохлаждаться» и старался, чем мог, досадить оккупантам.
При отходе частей Красной Армии в селе, неподалеку от дома Шахова, остались два полевых телефона. Старик уволок эти телефоны и надежно припрятал их. Кто-то из жителей, из трусости или из угодничества, сообщил об этом немцам. Шахова вызывали в канцелярию гитлеровской воинской части и приказали сдать телефоны.
— Что вы, господин офицер, я их сроду не видел, — отпирался Шахов.
— Врешь, мерзавец!
— Не вру я… На что мне те телефоны?.. Пропади они пропадом… Со старухой своей я и без телефонов разговариваю… Зазря виноватите…
Шахов клялся, бормотал какие-то слова в свое оправдание, а сам тем временем зорко приглядывался к канцелярии. Эге, да тут, оказывается, немало всякого военного добра: две пишущие машинки, несколько чемоданов с бумагами, в углу ручные гранаты и возле них один на другом стоят ящики с пистолетными и автоматными патронами. Старик не зря считал себя знатоком военного дела — кое в чем он разбирался.