Паровоз из Гонконга
Шрифт:
— А ты тетю Анджелу блины учила пекти! — сообщила, выглядывая из душевого отсека, Настасья, она подъехала к двери, сидя на своем зеленом горшке.
Быстро обвыкаются маленькие: чужеземное имя «Анджела» Настя произносила с такой же естественностью, как "тетя Клава".
И тут до Андрея дошло: мама решила энергетическую проблему! Он вскочил с постели, выглянув в предбанник: обе конфорки были включены на полную мощность, на одной сипел чайник, на другой лопотала сковорода.
— Как это тебе удалось? — подозрительно спросил он, оглядывая проводку.
— Простые
Душа Андрея исполнилась благодарности и смущения. Нужно было как-то загладить вчерашний срыв, и, разыграв простодушие, Андрей спросил:
— Ма, а что такое "шелудень"?
Мама Люда и стыдилась своего черносошного происхождения, и гордилась им, как дитя. Лучшего способа растрогать ее и одновременно дать понять, что он просит прощения за вчерашнее, Андрей не мог бы придумать.
— Ой, и хитрый ты малый! — нараспев произнесла она улыбаясь.
— Весь в Минаевских, — ответил Андрей, ставя таким образом печать под текстом мирного договора.
За завтраком мама Люда завела разговор о той самой женщине-белогвардейке по имени Тамара: эта тема, по-видимому, очень ее занимала.
— А машина у нее новая, импортная? — с жадностью расспрашивала мама Люда. — А на усадьбу вы к ней не заезжали? А какая она из себя… ну, молодая, красивая? Как одета?
Полагая, что с этой шпионкой им более не придется встречаться, Андрей провел над родной своей матерью невинный, как ему казалось, эксперимент.
— Высокая, рыжая, — начал фантазировать он, — волосы по плечам. Лицо белое, глаза карие… В общем, ничего.
— Ничего, говоришь? — задумчиво переспросила мама. Посидела, глядя в сторону, потом поднялась, надела халатик, снова села.
— Ладно, как-нибудь, — сказала она со вздохом.
Наевшись блинов, напившись чаю, Андрей надел чистую белую тенниску и школьные брюки, блестевшие, как зеркало, на заду, взял картонную папку со своими школьными документами (с этой папкой "Для доклада" он проходил оформление на выезд и суеверно увез ее, потертую, с собой за рубеж) и, провожаемый напутствиями мамы, вышел на улицу.
Было тепло и солнечно, все гомонило, пестрело, благоухало, чадило и мельтешило вокруг.
Возле приземистого подъезда «Эльдорадо» стоял паренек, тоже одетый по-советски, только не русый, как Андрей, а чернявый, плотненький и солидный, в руке у него был сверкающий хромом и никелем чемоданчик «атташе-кейс», выглядевший довольно нелепо и вызывавший представление о каком-нибудь кружке юных загранкадров. Паренек мельком взглянул на Андрея и застыл, лицо в полупрофиль, то ли глядя, то ли не глядя на своего ровесника. Волосы у него были расчесаны на косой пробор, как и у отца, Бориса Борисовича.
— Привет, — сказал Андрей.
Бородин-юниор терпеливо вздохнул и ничего не ответил, только по-старушечьи поджал губы. И манеры у него были тоже отцовские.
— В школу? — спросил Андрей.
— Ну, — ответил юниор.
— Автобус точно приходит?
— Придет, — процедил Бородин и отвернулся.
В самом деле, сказал Андрей,
— Ты в каком классе? — спросил он, подходя ближе.
Юниор раздражился и потемнел лицом — в точности, как его отец, как Володя Матвеев, как Григорий Николаевич Звягин. Даже физически чувствовалось, что темная кровь быстро и горячо залила ему мозг.
— Что за манера лимитская заговаривать на улице с незнакомыми людьми? — желчно сказал юниор. — А может, я агент "Интеллиджент сервис"?
— Ха, — сказал Андрей. — Во-первых, не «интеллиджент», а «интеллидженс». За версту видать иностранца.
— И шуточки лимитские, — огрызнулся Бородин.
Но Андрея не так легко было втянуть в перебранку, если сам он этого не хотел.
— Да ладно выкалываться, — миролюбиво сказал он. — Тебя как зовут?
— А зачем это знать? Я все равно уезжаю.
— Что так рано?
— С чего ты взял, рано?
— А с того, что в гостинице живешь. Значит, меньше года.
— Для этой дыры хватит. Сыт по горло.
— А в каких еще дырах ты бывал?
Ничего не ответив, Бородин перешел на другое место, к стене «Эльдорадо», и отвернулся.
Тут внимание Андрея привлек приближающийся скрежет. Посередине проспекта, прямо по разделительной полосе, с двух сторон обсаженной зонтичными акациями и усыпанной опавшими голубыми цветами, катили три полугусеничных бронетранспортера. Люки их были наглухо задраены, маленькие пулеметные башенки повернуты в сторону обоих тротуаров с таким веселым видом, что по спине у Андрея пробежали мурашки. Он поглядел по сторонам — все прохожие как по команде выстроились вдоль стен домов, и даже любители черного кофе вышли из-за столиков, оставив свои чашечки и стаканы с водой, и отступили от края тротуара. Все смотрели на Андрея нет, он не ошибался, именно на него, точно вдруг договорившись, что вот он, спаситель, — с детским любопытством и страхом.
— Сдурел? — крикнул ему от стены Бородин. — Хочешь неприятностей?
Андрей проворно отбежал к стене. Видимо, он сделал это вовремя. Когда передний броневик поровнялся с «Эльдорадо», одна из башенок слегка шевельнулась, как будто погрозила Андрею пальцем. От скрежета все вокруг словно покрылось густой черной штриховкой, и, пока тройка весело чадящих боевых машин, таких свирепых под бледно-зелеными куполами акаций, не отдалилась, Андрей не мог ничего просить.
— Что это было? — обратился он к Бородину, когда бронемашины; скрылись за изгибом набережной. — Переворот?
Ему очень хотелось поговорить с ровесником, который был свидетелем настоящего переворота.
— "Что, что"… — передразнил его юниор. — Стоит, как пень. Это сам во дворец поехал.
— А где ж его машина?
— Он в одной из этих коробок сидит. В которой — никто не знает.
— И каждое утро здесь ездит?
— Первый раз вижу. Он все время дорогу меняет. Еще вопросы есть?
— Есть. Чемоданчик с шифром?
— Ага, — не без удовольствия сказал Бородин.
— Где достал?