Партия
Шрифт:
– Очень лестно, особенно из уст этого соглядатая.
– Вы как всегда правы, ваше высокопревосходительство. Кажется, вас зовут на трибуну.
Скрипя деревянными ступенями, длинноносый подтянутый человек в белом сменяет первого выступавшего. Предыдущий оратор демонстративно пожимает руку взошедшему под вспышки. Уступает ему место, отойдя чуть назад. Сухо кашлянув и смахнув дождевые капли с рукавов, новый выступающий начинает:
– Офицеры и матросы! В отечестве произошли серьёзные перемены, старое правительство низложено, новое только родилось. Долг всех честных солдат, матросов и офицеров присягнуть на верность Временному правительству как единственной силе, способной управлять русским государством в сей нелёгкий час! Дабы закончить эту войну славной победой русского оружия, необходимо установить пошатнувшуюся дисциплину. Поэтому требую не учинять самосуд над офицерами
Раздаётся громкий хлопок. В толпе смятение, люди толкаются, падают и кричат.
– В чём дело! Кто стрелял?! – рыкает длинноносый выступающий.
– Да это мы тут агитатора шлёпнули, против Временного лаял, – отвечают в толпе, расступаясь перед лежащим на палубе и бьющимся в судорогах человеком в чёрной одежде, в кулаке которого зажаты листки бумаги.
Глаза Деметрия с лопнувшими сосудами бессмысленно уставились в одну точку.
– Теперь готово, слава богам, удалось, – с приятной усталостью выдохнул Оселок, – остальное без тебя доделаю, главное схвачено!
Он плюхнулся на каменный пол.
Деметрий продолжал смотреть в одну точку, руки его мелко подрагивали. Мальчик Пэн сидел открыв рот, изумлённо глядя на старика.
– Да что с тобой, Деметрий? Хорошо, что я перестал слушать твои непонятные слова, а то вон сидел бы как этот, разинув рот, – скульптор дружелюбно чуть пнул мальчика, – и ничего бы не сделал. Пэн, проводи досточтимого философа в дом на лежанку. Но смотри, именно на лежанку!
Мальчик помог Деметрию встать на ослабевшие ноги и повёл его в дом. Оселок удовлетворённо осмотрел со всех сторон мраморную голову, смахнул похожую на мелкую соль каменную пыль. Отошёл на расстояние и, критически прищуривая то правый, то левый глаз, думал: «Осталось кое-где подтесать, заполировать, и голова знаменитого философа подарена миру. Да-а… мудрец, так его многие называют, хотя я никогда не понимал его речей, а то, что он нёс сегодня, по мне, сущий вздор. “Клянусь честью гражданина свободной…” чего-то там; откуда он взял это?»
Фh5: е5
Настал Федотов день, Федот-Овсяник. Последние листья развернулись у дуба, позже всех вспоминавшего о кроне, и весь лес оделся в зелёный кафтан, шумя им на разный манер.
Конец этой весны ель встречала полная сил, число её колец давно перевалило за полусотню, всё больше и больше шишек родила она на ветвях. Мох стелился под ней мягким ковром, на котором уже высыпал ведьминым кругом гриб – овечья печерица. День окончания травника клонился к закату, и сегодня, в канун разноцвета, должно было случиться важное.
Леший – Цмок, лесовый царёк, зазвал всю лесную-полевую нежить, духов и птиц глухоманных на сбор. И закружилась кутерьма вокруг ели доселе невиданная. Прикатил колесом Аука балагур, сродственник Лешему, умастился на мягкой кочке. Скрипя сучковатыми ногами, приковылял стародавний Пуще-вик с плетёной корзинкой, из которой выглядывали, ростом с ноготок, одноглазые старички – Лазавики, трясинных болот обитатели. К ноге его прилепился ягодный сторож, Моховой, в шубке из шмелиной шерсти. Спустились звёздным дождём облачные лебединые девы, осели полупрозрачные на еловых лапах. Вслед бесшумно прилетели птицы вещие: сладкозвучный Алконост, Гамаюн, Каган, певучая Леснь. Со звонким щебетом кружила над собором Вещица-сорока. Расселись
И вот! Зажёгся ведьмин круг изумрудным огнём, побежали Хапуны бесплотные, завертелись Каженники бессмысленные, покатились Игоши безногие, Криксы-некристи заулюлюкали. Вырос Леший. Ростом с самый высокий ствол, он раздвигал деревья леса дремучего, не ломая ни одно. Длиннющая седая борода свисала до самой земли. Волосы, что пепел седые, были зачёсаны налево, налево же запахнут и бараний полушубок. На плече у него восседала серая неясыть. Подойдя к гостям, Леший уменьшился до людских размеров. Взмахнув рукой, наклонил деревья, так что собравшиеся расселись по кругу на стволах вековых. И заговорили-загалдели они языком неведомым: кто шумом травы, кто дуновениями ветра, кто кузнечиковым стрекотанием, а кто уханьем филина. Лес наполнился чудными звуками и светом переливным.
В разгар собора лучами невиданными озарился круг. То прилетела Царь-птица златокосая, Лебедь-девица красы неописуемой. Порхала, порхала, да и улетела, оставляя след себя нить ярых всполохов. Хотел было Каган за ней полететь, да Леший не позволил. Так сидели-рядили полночи, а после завели такой хоровод-плясун, которого давно седые кудри Деда-Всеведа не помнят. Больше всех раздухарились Лисунки, да так распроказились, что залезли на спины к Варколакам и давай им головы откручивать; не любят они их, поганых. Птицы водили свой небесный танец, и от той круговерти светилось небо огненным колесом. Водяные жители пускались струёй вверх и достигали самого месяца. Крошечные Попутники прыгали по плечам Горыни-богатыря. Веселились до самой утренницы, а когда стала Сурья небо красить, тут и разбежались, разлетелись существа небесные, подземные и водяные.
Утром на месте ночного собрания устлана была земля всяким мудрёным сором: золотыми и серебряными перьями, чешуёй, власами и шерстью-куделью на сто шубок да зипунов. Под сим чудным ковром зашевелился загостивший в лесу и проспавший восход Кутный бог. Поморгал мокрыми сонными глазками. Да и немудрено было ему загоститься, ведь бражки давеча с Полевиком он выпил немало. Мигом подметя сор, навострил он свои ежиные ножки в сельцо, где жил в избе, за печкой. И где у мужика, крестьянского сына, уже стряслись неурядицы без деловитого хозяина-домового.
А ночью на соборном месте долго ещё горела земля светом переливным, и боялись люди ходить в сей колдовской лес.
0 – 0 (чёрные)
Случилось это в обычном московском роддоме, на 2-й Миусской улице, в советское время, незадолго до Олимпиады, после смерти Павла VI. Августовским вечером родились два мальчика с почти похожими фамилиями: у одного – Левин, у другого – Лёвин. Разница в двух не всегда ставящихся точках над буквой. Между тем отличие в происхождении было значительным. Мальчик Левин происходил из древнего рода бердичевских раввинов, переселившихся в Москву незадолго до начала Первой мировой. Мальчик Лёвин по материнской линии происходил из дворян Курской губернии, а по отцовской – из семени уральских казаков. Впрочем, на момент родов все родители относились к одному классу – советской интеллигенции.
У обеих мам роды прошли без осложнений. Новорождённых представили влажным и прекрасным, как у всех рожениц, материнским глазам и, как водится, унесли купать. После сняли параметры, которые оказались очень схожими, надели бирки с фамилиями, запеленали в одеялки. Через неделю молодых матерей вместе с малышами забрали счастливые отцы; при выходе из роддома они столкнулись в дверях, иссиня-чёрный и тёмно-русый, вежливо раскланявшись, подошли к стоящим подле роддома такси, один к салатовой, другой к голубой «Волге». Салатовая машина повезла родителей с новорождённым на Трёхгорный вал, что на Пресне, голубая – на Сумской проезд в Чертаново.