Партизан Фриц
Шрифт:
Солдаты выстроились в четырехугольное каре на широкой ровной площадке, ранее сплошь огороженной, как можно было судить по частым пенькам срубленных деревьев. Прямо под окнами, в канаве, валялись вмерзшие в лед выброшенные географические карты, книжки, а чуть поодаль, возле еще уцелевшей дощатой уборной, трое солдат из хозяйственного отделения рубили на дрова парты.
В строю все еще недоуменно переговаривались по поводу причины такого экстренного сбора, как вдруг на площадку влетел броневик в сопровождении легковой машины и двух посыльных мотоциклистов. От резкого торможения заколыхалась антенна штабной рации и из-под попавших в глубокую колею колес хлынули фонтанчики
Раздалась команда, на плаце все замерло. С помощью адъютанта и подоспевшего к нему на помощь командира полка генерал-фельдмаршал забрался на стоящий посреди школьного двора танк, из-под гусеницы которого виднелись дощечки раздавленной будки ученической метеостанции.
«Человек железной воли», как звали его приближенные, сейчас выглядел явно утомленным. Суровое лицо аскета (фельдмаршал не курил и не прикасался к спиртному) словно окаменело. Не шевелился ни один мускул, и только глаза, беспокойные, пронизывающие насквозь, блуждали по шеренгам, казалось намертво вкопанных людей.
— Солдаты! — Властный, резкий голос, словно пулеметной очередью, стегнул по рядам. — Посланцы священной воли фюрера! Вершители вековых задач Великой Германии! Десятый день развивается решающее наступление на Москву. Большевики сломлены! Мы наступаем по всему театру военных действий, от севера до юга. Красные признают это и сами. Вот последняя сводка их командования. — Фельдмаршал нагнулся и взял из рук адъютанта листок. — «Утреннее сообщение Совинформбюро. В течение ночи на 25 ноября войска вели бои с противником на всех фронтах».
Скомканная бумага полетела вниз.
— Победный рев немецких танков слышат Можайск и Клин, Крюково и Истра. Канал, соединяющий Москву с Волгой, перерезан. Осталась последняя ступень к той вершине, с которой германский орел раскинет крылья над всем миром!
Фон Клюге был почитателем наполеоновского полководческого искусства, часто называл себя «немецким Неем» и в речах редко обходился без сравнений, навеянных броскими фразами французского императора и его сподвижников.
— Тени предков взирают на вас среди этих бескрайних равнин русской снежной пустыни. Победители при Садовой, Седане, Танненберге завидуют вам, героям Москвы! По-другому звучит наша старая поговорка: «каждый домик имеет свой крестик» [1] , потому что фюрер и благодарная Германия на грудь каждого солдата, штурмом взявшего большевистскую столицу, приколют заслуженную награду. С боевым орденом промарширует каждый из вас по центральной площади Москвы! И нет силы, которая остановит нас на этом направлении.
1
По-немецки «Jedes Hauslein hat sein Krenzlein» употребляется в смысле «У каждой семьи свои хлопоты, свои заботы».
Фельдмаршал быстро взмахнул рукой. Стало зловеще тихо. И только притулившаяся у своего гнезда на крыше, возле дымохода, тощая серо-черная ворона, которую напугал или раздразнил резкий жест, встряхнулась и, словно посылая вызов, издала свое громкое: «Кар-р-р, кар-р-р…»
Фон Клюге кивнул солдату из личной охраны, тот тщательно прицелился, выстрелил.
Глянув на разлетевшиеся
— Нарушившему свой воинский долг — безжалостное уничтожение!
Смотря на окоченевших солдат, открыто начавших переминаться с ноги на ногу, фельдмаршал понял: «Пора кончать».
— Солдаты! Мы имеем подавляющее превосходство в силе. У нас больше танков и орудий, чем у русских. На нашу армию работают все военные заводы Европы. Один шаг до Москвы! И он уже почти сделан. Нынешнее рождество каждый будет встречать в своей семье. Наш пароль — домой! Домой, но после победы!
Расходились колоннами, побатарейно, без всякого оживления: топкое сукно шинели, матерчатые обшлага надвинутой на уши пилотки не спасали от крепкого мороза, который продолжал свое дело, невзирая на патетику горячей речи. Идущие суеверно отворачивали глаза от убитой вороны, лежавшей неподалеку от дороги: это казалось плохим предзнаменованием.
…В избе разгорелась словесная перепалка. Людвиг и Ганс утверждали, что с падением Москвы русские сразу же сдадутся, а Густав, приводя различные случаи из истории, доказывал, что с ними еще придется повозиться. Но все сходились на одном, что война начисто выиграна. Пожалуй, это и было единственным, что согревало сейчас в этой далекой, непонятной и страшной стране.
Фриц, по приходе сразу же присевший к столу, дописывал письмо, не принимая участия в общем споре.
— А что ты здесь пишешь про политику? — спросил Гейнцке. Он сзади подкрался на цыпочках и прямо уткнулся носом в бумагу через плечо ефрейтора, не сделавшего при этом ни малейшего движения. — «Дорогая Эрна»… Так, здесь семейное… А вот. — И фельдфебель прочел вслух: — «Я хорошо знаю свою дорогу, самую близкую, самую короткую, к тебе, моя родная, к нашим детям…»
Старшина батареи отошел, но, что-то вспомнив, снова обратился к Фрицу, уже заклеившему конверт:
— Верно, что ты был коммунистом, кричал «Рот фронт» и выступал против фюрера?
Тот промолчал.
— Конечно, если бы мы не были у Москвы, а где-нибудь в Карлхорсте или Хеневе и русские осаждали Берлин, а их снаряды рвались на Александерплац, я бы еще подумал, Шменкель, прежде чем поставить твой палец на спусковой крючок, — назидательно произнес Гейнцке, — а сейчас, будь хоть ты трижды коммунистом, ставлю свою голову против пустой бутылки из-под доброго мюнхенского, ты ничем уж не поможешь Ивану. Знаешь: большевикам наш щедрый фюрер отвел всего несколько недель жизни.
Он захохотал, наблюдая из-под опущенных век за Шменкелем, который вскочил, щелкнул каблуками:
— Мое орудие всегда в порядке, господин фельдфебель! На учебных стрельбах я получил высшую оценку. У меня нет ни одного замечания…
— Ладно, не сердись, надо же о чем-то говорить солдатам. — Гейнцке примирительно хлопнул Фрица по плечу и пошел готовиться к предстоящему маршу.
Глубокой ночью артиллерийский полк выступил к передовой, продвигаясь в походных колоннах по подмерзшему полотну дороги вслед за частями дивизии.
3. Объявляется розыск
«Командный пункт артдивизиона, восточная окраина деревни Сомино.
Командиру полка. Срочно.
К 7.00 дивизион продолжал движение и достиг деревни Сомино. Между 8.00 и 9.00 отмечалась активность русской авиации, В остальном ночь прошла спокойно. Потери: в 1-й батарее двое раненых, из 2-й батареи при ночном марше исчез ефрейтор Фриц Шменкель.