Партизанская быль
Шрифт:
Вернулся Тимофей Савельевич довольный. Родители предполагаемых бандитов узнали бывшего директора семеновской школы, оказалось, что в шайке есть даже бывшие ученики комиссара.
Сначала родители с гордостью сообщили Тимофею Савельевичу, что их дети — «тоже в партизанах». Они очень испугались, узнав истинное положение вещей. «Как? Неужели наши сыновья грабят народ?!»
— Подождите горевать, — сказал им Немченко. — Лучше помогите нам разобраться. Как зайдут до дому — попросите задержаться и дайте нам знать.
Через два дня состоялась встреча учителя
— Что нам делать, Тимофей Савельевич? — с отчаянием спрашивали ребята. — Мальков всех боится. Партизан — еще пуще, чем немцев. Только мирные ему не страшны. Он их рад попугать. Грабит со своими корешками — Сверчуном и Ситником — да еще с двумя молодцами вроде них. Те нам рассказали. Вещами торгует через двух бабок-кулачек. Убежать от него страшно. Хаты пожечь обещал. Поймает — убьет за дезертирство.
Когда взвод наших стрелков под командованием Николая Креза окружил и вывел на поляну шайку, мы увидели, что были в ней и хлопчики лет по пятнадцати, и девушки — совсем зеленая молодежь. Мальков завлек их угрозой, что увезут в Германию. Большинство впоследствии превратилось у нас в смелых бойцов, хороших партизан и партизанок.
И в этом тоже была немалая заслуга Немченко.
Комиссар взял эту молодежь на свое особое попечение, и ребята от него буквально не отходили.
А Мальков, оказавшийся провокатором гестапо, понес заслуженную кару, его повесили на осине.
Сколько раз бывало ищут комиссара — найдут в кругу новых ребят. Круг этот все разрастался за счет вновь попавшей к нам молодежи, и все они жадно слушают, как Тимофей Савельевич объясняет им, что такое храбрость, учит партизанской дисциплине. Подойдешь и видишь — готовит комиссар новых бойцов.
Любил я и часы, когда Тимофей Савельевич усаживался возле сколоченного им для работы столика и нацеплял на нос очки. Он вооружался карандашом и бумагой и начинал «заниматься».
Если вошедший в такое время в землянку партизан с разгону громко обращался ко мне, то, оглянувшись на «письменный стол» комиссара, снижал голос. Я был рад, что люди уважают занятия Тимофея Савельевича. А он, что говорить, умел плодотворно поработать. Уж я знал, что после таких занятий он поднимет на лоб очки и обязательно скажет:
— Вот как пораскинешь умом, и выходит, что мы не учли. — И тут следовала какая-нибудь дельная мысль.
Я любил наблюдать, как комиссар ищет эту мысль, находит ее. В эти минуты в нем виден был учитель; сразу вспоминалась мирная жизнь, в которой он был занят своим благородным трудом.
Не удивительно, что к мнению Немченко прислушивались, считались с ним, и когда комиссар потребовал вывода в лагерь наших новых помощников — мадьяр, с ним долго не спорили. Однако в тот злосчастный день все сложилось не по нашему и не по комисарову желанию.
Под утро подрывная группа Шахова ушла охотиться на бронепоезд.
Все мы волновались, ждали небывалого взрыва.
Часа через, полтора после ухода
Это сообщение путало все карты. Оно означало, что группа Шахова сидит напрасно.
Мы стали обсуждать, что делать, когда связные, между прочим, добавили, что в сторону моста пошла автодрезина. На ней группа офицеров и, кажется, двое из них — гестаповцы или техники-саперы; в сумраке раннего утра трудно было разобрать форму.
Час от часу не легче. Что же получается? Наши подрывники уже, конечно, заложили мину. Теперь дрезина нарвется на тридцатикилограммовый заряд, приготовленный под бронепоезд.
— Шахов догадается пропустить дрезину. — с уверенностью сказал начальник штаба Тимошенко. — Что он не сообразит — такую мелочь.
— Как мелочь? — почти закричал Немченко. — Я никогда не видел его таким взволнованным. — Подумайте, что произошло.
— Чепуха, — возразил. Тимошенко. — Просто дрезина пошла на проверку пути. Не хотят рисковать.
— А гестаповцы? — воскликнул Немченко. — Нет, дело скверное, товарищи! Надо сейчас же, немедля ни минуты, посылать к нашим мадьярам связных. Провал, помяните мое слово, провал!
— Да, конечно, надо связаться с обер-лейтенантом, со всей его группой. Если им угрожает опасность — ж предупредить. Если тревога ложная — узнать, в чем дело.
— А Шахов? Нельзя же и его так оставлять! — обратился ко мне Тимошенко.
— Что такое, почему?
— Шахов может подорвать дрезину, но он взял почти весь запас взрывчатки.
— Шахова оставьте в покое, — отозвался комиссар. — Для него угрозы нет.
— А если дрезина остановится и саперы обнаружат мину? — доказывал Тимошенко. — Нашим придется вступить в бой.
На дрезине людей меньше, чем у Шахова, — справится, а если бы дрезина взорвалась — мы бы уже слышали… они ее, конечно, пропустили. Нужно идти к этому оберу. Ведь пропадут люди, поймите!.. Где Жадовец? — убеждал Немченко. — Пусть немедленно одевается немцем, пусть скорее идет.
Я принял решение. Николай Жадовец, вызовет мадьяр. Я иду к Шахову: саперы могли действительно обнаружить мину, тогда нашим подрывникам грозит опасность. Если только начнется бой — бронепоезд выйдет на помощь. Надо идти на выручку.
— Немченко и Тимошенко остаются здесь. Я беру два взвода.
Через три минуты я уже шагал во главе сотни бойцов.
С Шаховым ничего не случилось, так как, заметив дрезину, он снял тол. Когда мы с ним вернулись в лагерь, узнали, что комиссар Немченко с тремя бойцами ушел встречать мадьяр.
— Что такое, почему пошел комиссар? — рассердился я. Тимошенко доложил, что до ухода Николая Жадовца с заставы притащили какого-то мадьяра. Наши ребята его чуть не подстрелили — он искал партизан. Комиссар не знал этого солдата — на встречах с обер-лейтенантом бывали другие. Но мадьяр объяснил, что послан обер-лейтенантом срочно вызвать наших командиров. Вся группа ждет в том месте, где обычно встречались.