Партизанская хроника

Ваупшасов Станислав Алексеевич

Я подал руку Ясиновичу и почувствовал, как что-то стеснило горло.

— Еще встретимся, — изменившимся голосом проговорил он.

Мы распрощались, и каждый отряд пошел в свой район, для того чтобы снова и снова бить врага.

Нашему отряду удалось сравнительно легко оторваться от карателей. Отрядам же «Мститель» и «Борьба», как мне позже стало известно от Воронянского, Тимчука и Долганова, после разъединения с нами пришлось очень тяжело. Каратели увязались за ними и неотступно преследовали чуть ли не до

самого озера Палик.

Нашим основным объектом по-прежнему оставался Минск, и отряду при любых условиях нельзя было далеко отходить от него, а располагаться возможно ближе.

Столицу Белоруссии я отлично знал по довоенным временам. Хороший был город. Но теперь он лежал в развалинах. В Минске с помощью местных партийных организаций нам предстояло создать разветвленную сеть подпольных групп и осуществлять широкую разведывательно-диверсионную деятельность.

По этим причинам мы и отказались тогда от предложения друзей уйти вместе с ними в район озера Палик.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Перешедшие на сторону партизан украинцы ушли с Воронянским. У нас из его отряда для связи остались Михаил Гуринович и Максим Воронков. Мы продолжали путь. Остановившись, я пропустил мимо себя весь отряд. По невеселым лицам партизан и обрывкам их разговоров я понял, насколько тяжело переживали многие расставание с отрядами Долганова и Воронянского. Кое-кому, видимо, казалось, что теперь мы уже не то грозное соединение, что было еще недавно.

Наша задача состояла в том, чтобы, не вступая в бой, оторваться от преследовавших нас карателей, незаметно проскочить мимо многочисленных немецких гарнизонов и уйти из блокированного района.

Подойдя к комиссару, я спросил:

— Ну как чувствуешь себя после разделения?

— Грустно, — признался он, — сжились, сроднились с теми отрядами.

— Конечно, грустно с друзьями расставаться, — сказал я. — Но боюсь, что кой у кого в отряде эта грусть смахивает на боязнь: «Не слишком ли туго нам одним придется?»

— А вот мы на привале поговорим по душам, — быстро ответил комиссар.

На день решили остановиться в лесу, недалеко от Минска, около шоссе Минск — Бегомль. На карте это был смешанный лес, однако мы нашли там только пни да небольшие кусты. Рассветало. По шоссе проносились немецкие автомашины. Можно было разбить несколько из них и перейти шоссе, но тогда мы выдали бы себя, и потерявшие нас каратели вновь напали бы на наш след, а перед нами открытая местность и длинный июльский день. Сейчас каратели отстали от нас на двадцать километров. Мы хорошо скрыли свои следы и могли позволить себе отдохнуть. Я дал команду: «Привал». Измученные партизаны поскидали с плеч вещевые мешки и повалились на землю. Во все стороны направились

часовые.

— Эх, тяжело будет одним прорываться, — услышал я вздох.

Я приподнялся, собираясь подойти к приунывшему партизану, но увидел, что Морозкин уже там.

— Нет, дружок, — говорил комиссар. — Когда надо без шума пройти, малым числом легче… Припомни, как мы фронт переходили. Вот то-то. Будь нас тогда втрое или вчетверо больше, разве проскочили бы без потерь?

— А потом ты другое в расчет возьми, — поддержал комиссара бывший пограничник Малев, — если бы сейчас были вместе все отряды, в этих кустах нам бы не разместиться, а теперь мы свободно расположились здесь. Если бы нас было еще меньше, то мы могли бы и днем перейти шоссе.

— А когда понадобится ударить покрепче, то, будьте покойны, людей у нас снова будет достаточно, — говорил Морозкин. — Основа партизанской тактики — маневренность: в одних случаях — мгновенно рассредоточиться, рассыпаться, исчезнуть для противника; в других — также быстро собраться в кулак…

Я заметил, что партизаны, несмотря на крайнюю усталость, подходят к говорящим, слушают. Решил тоже принять участие в разговоре. Партизаны повеселели, и все-таки день тянулся нестерпимо медленно.

Солнце как будто не хотело садиться. Низкие кусты не давали возможности встать, страшно хотелось курить, но это было строжайше запрещено. Во второй половине дня вблизи нашей стоянки послышался звон колокольчиков. Это забрели коровы. Они испуганно и подозрительно смотрели на партизан. Вскоре раздались голоса пастухов, и трое мальчиков вышли из кустов. Заметив часовых, они хотели убежать, но их успели успокоить. Я подошел к подросткам, усадил их возле себя и, развязав вещевой мешок, дал им по куску сахару.

— Это вам прислали из Москвы, — сказал я.

У ребят заблестели глаза.

— Нам? — широко раскрыл глазенки меньший.

Старший мальчуган снисходительно усмехнулся и по-приятельски подмигнул мне.

— Конечно, вам, — продолжал я. — А когда вы в последний раз видели партизан?

— О, уже давно, — грызя сахар, отозвался меньший.

— Если не знаешь, так не суйся, — покраснев, вмешался старший, спрятавший свою долю в карман. — У моего отца позавчера были…

— Не врешь? — переспросил я.

— А если правда, тоже нехорошо всем рассказывать, — строго сказал я.

Парнишка еще больше покраснел и, запинаясь, стал оправдываться.

— Я… я… не всем, я только вам. Ведь вы партизаны?.. Правда?..

— Ох, и слаб же ты на язык! — махнул рукой молчавший до сих пор третий.

— Сейчас тебе повезло, — сказал я. — Мы действительно партизаны. А нарвись ты на полицаев да расскажи им об отце — они бы его убили. Да и сейчас… Уж лучше я не отпущу вас, пока мы не уйдем отсюда. А то и о нас кому-нибудь расскажете.