Партизанская хроника
Шрифт:
Ну, что ж, все в порядке. Продолжая оказывать помощь партизанским отрядам в северо-восточной Минской зоне, я поддерживал непрерывную связь с Пантелеймоном Кондратьевичем и получал от него добрые советы и очередные задания. Ведь сам Пономаренко не хуже меня знал Минск и его окрестности, да и вообще всю Белоруссию, поэтому его распоряжения всегда отличались четкостью и конкретностью.
Особенно мне запомнились его указания о наших связях с подпольщиками Минска. Он настойчиво требовал расширения связей, подчеркивая при этом, что контакты с подпольщиками характеризуются тем, что мы связываемся
Когда немцы проводили против нас карательные операции, мне приходилось руководить отрядами, оказавшимися в зоне наших действий. В этом случае мы избегали длительных боев с гитлеровцами. Затяжные бои были выгодны только им.
Мы маневрировали, наносили неожиданные удары с тыла и флангов, устраивали засады и, вырываясь из кольца окружения, расходились по разным маршрутам с тем, чтобы снова соединиться и бить противника крепким кулаком.
В конце августа 1942 года получили радиограмму с указанием передать руководство партизанским движением северо-восточнее Минска Центральному штабу партизанского движения и сосредоточить свое внимание на столице республики.
По моей просьбе Пономаренко подчинил мне отряд лейтенанта Тимофея Ивановича Кускова, насчитывавший около восьмидесяти человек. Отряд состоял из кадровых бойцов, попавших в первые дни войны в окружение, но сохранивших боеспособность и все качества армейского подразделения.
Кусков, как и ранее майор Воронянский, стремился во что бы то ни стало соединиться с частями Красной Армии. Нам стоило немалых усилий убедить его остаться в тылу противника.
— А как вы отнесетесь к тому, чтобы стать моим заместителем? — предложил я Кускову.
— Не должности и чины нас держат здесь. Готов!
Таким образом, наш отряд увеличился количественно и улучшился качественно.
За ночь мы переместились на новое место. Партизаны наскоро соорудили из еловых веток шалаши. Начальник штаба Луньков вместе с Меньшиковым обошел опушку леса, выбрал места для сторожевого охранения.
Неотложной была и другая важная задача: надо повидаться с нашими подпольщиками в Минске Кузьмой Матузовым и Георгием Красницким. За прошедшее время они, возможно, уже успели найти для выполнения наших заданий преданных патриотов.
Я вызвал к себе Гуриновича и Воронкова.
— Знаете, зачем я вас пригласил? — спросил я.
— Не столько знаем, сколько догадываемся, — ответил Воронков, тряхнув черными волосами. — В Минск идти?
— Не иначе! — улыбнулся Гуринович.
— Угадали, друзья, — сказал я. — Для начала я должен напомнить, что в первый раз вам сильно повезло: нигде не нарвались на провокаторов. А снова рассчитывать на «везенье» нельзя.
— Понятно, — сказал Воронков.
— Вы должны быть каждый момент готовы к худшему. Помните, что, кроме тех, которые сами продали свою душу фашистской разведке, находятся и такие, которых принудили шантажом, голодом, пытками. Помните, что
— Да, черную душонку потруднее разглядеть, — сказал Гуринович. — Не тревожьтесь за нас, товарищ командир. Мы теперь опытнее, чем в первый раз…
Мы обсудили их задачу.
Воронков и Гуринович должны были встретиться с Матузовым и Красницким, выяснить, что им удалось сделать за это время. Затем подобрать людей, которые могли бы поддерживать связь между отрядом и минскими подпольщиками.
Весь день мы с комиссаром, Луньковым и Меньшиковым готовили разведчиков в поход. Они надели крестьянские рубахи, кепки и стали похожими на местных жителей. По-прежнему не было немецких документов. Поэтому Воронков и Гуринович взяли с собой по два пистолета и ручные гранаты, надеясь, что эти вещи в крайнем случае заменят им недостающие документы.
Меньшиков проводил Гуриновича и Воронкова через партизанскую зону и распрощался с ними за совхозом «Шипьяны». Отойдя от Меньшикова на пять — десять шагов, разведчики словно растворились во тьме ночи.
Утром мы с Кусковым вышли в ближайшие деревни.
Стояли солнечные дни; крестьяне спешили закончить уборку хлебов. В любую минуту могли приехать немецкие реквизиторы и дочиста ограбить. Убранный урожай население немедленно прятало.
Мы побывали в Жеремцах и Беличанах. Немецкие гарнизоны из этих населенных пунктов давно были выбиты партизанами, и крестьяне свободно занимались своим трудом. Из Беличан завернули в Юрдзишки. За Беличанами тянулись поля со скирдами необмолоченного хлеба.
— Что здесь? — спросил я подводчика.
— Рованичский совхоз, — бойко ответил он. — Заедем?
Я утвердительно кивнул.
Мы повернули на дорогу, обсаженную старыми липами, и спустя несколько минут приблизились к небольшому дому. Везде было пусто, только развешенное на заборе белье да торчащий в колоде топор свидетельствовали о присутствии людей. Вот к нам вышел высокий старик, белый как лунь. Поверх холщовых штанов была надета крестьянская рубаха, обут он был в лыковые лапти.
Невольно напрашивалось сравнение с рассохшейся бочкой — так дряхл на вид был старик. Казалось, тронь его, и он рассыплется.
— Иван Иванович, — поняв, кто мы, назвал себя старик и протянул руку.
Из-под густых седых бровей на меня пристально смотрели черные как уголь глаза. Сильное рукопожатие убедило меня, что внешность старика обманчива.
Мы сели на бревно возле дома, и старик рассказал, как пришли фашисты в совхоз, все разрушили и разграбили, потом, испугавшись партизан, убрались в райцентр Червень.
— А хлеб мы хороший вырастили, — старик показал рукой на сложенный в скирды хлеб.
— Почему же не обмолотили?
— Нечем обмолачивать, — развел он руками. — Немцы молотилку поломали. Теперь возвратятся и, чего доброго, сожгут хлеб… Вот мы и собираемся жечь наше жито, — печально заключил старик.
— Обожди, отец, не нужно торопиться, что-нибудь придумаем, — успокоил я старика. — Где у вас молодежь?
— Частью немцы угнали, частью в партизанах.
— А кто вами управляет? — спросил Кусков.