Партизаны. Цирк
Шрифт:
Подготовленная восторженными рецензиями в прессе публика ждала великолепного зрелища, и ее ожидания оправдались. Перед началом представления по радио объявили о том, что, к сожалению, два воздушных гимнаста не будут выступать по нездоровью (если полковник Сергиус не хотел, чтобы какая-то новость попала в газеты, она туда и не попадала). Словно для того, чтобы компенсировать публике отсутствие «Слепых орлов», остальные артисты выступали выше всяких похвал и удивили даже Ринфилда. Публика — все восемнадцать тысяч зрителей — была потрясена и околдована. Один номер сменял другой с безупречной гладкостью и точностью, которыми славился цирк, и казалось, что каждый новый номер лучше
Однако Бруно в этот вечер превзошел всех. Он работал не только с повязкой на глазах, но и в надетом на голову капюшоне, выполняя свой обычный репертуар на высокой трапеции с помощью двух девушек, стоявших на платформах и в определенном темпе, в соответствии с ритмом оркестровой музыки раскачивавших две свободные трапеции. Бруно творил почти сверхъестественную магию, и даже опытные цирковые артисты не могли отвести от арены зачарованных глаз, испытывая благоговение, смешанное с недоверием. Кульминацией выступления Бруно стало двойное сальто-мортале меж двух трапеций — и вдруг протянутые вперед руки артиста не дотянулись до трапеции. Овладевший публикой ужас был буквально осязаем (в отличие от спортивных соревнований, начиная с автомобильных гонок и кончая боксом, в цирке зрители всегда беспокоятся о благополучии артистов), и таким же осязаемым стал дружный вздох изумления и облегчения, когда Бруно поймал трапецию ногами. Чтобы показать, что это было сделано намеренно, а не по ошибке, артист повторил этот трюк дважды.
Толпа была вне себя. Дети и подростки вопили, мужчины кричали, женщины лили слезы облегчения. Подобного гвалта Ринфилду слышать еще не доводилось. Потребовались три полных минуты и повторенные несколько раз объявления по радио, чтобы восстановить подобие покоя и порядка.
Сергиус осторожно промокнул лоб шелковым платком.
— Сколько бы вы ни платили нашему юному другу, это всегда будет лишь малая толика того, что он заслуживает.
— Я плачу ему кучу денег, но я согласен с вами. Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?
— Никогда. И знаю, что больше никогда не увижу.
— Почему?
Сергиус замешкался с ответом.
— У нас есть пословица: человеку лишь раз в жизни дано превзойти самого себя. Сегодня именно такой случай.
— Может быть, вы и правы.
Вряд ли Ринфилд дослушал до конца слова полковника. Когда свет начал меркнуть, он повернулся к своему другому, не менее восторженному соседу. Между нижней и верхней частями рта Сергиуса — губами это назвать было нельзя — появилась миллиметровая щель: полковник позволил себе одну из своих редких улыбок.
Свет загорелся снова. Как обычно, во второй части своего номера Бруно работал на низко натянутом канате (если шесть метров можно назвать небольшой высотой), проходившем над открытой сверху клеткой, где стоял Нойбауэр и, по его выражению, дирижировал своим хором — целой дюжиной свирепых нубийских львов, не подпускавших к себе никого, кроме дрессировщика.
Во время первой поездки на велосипеде по канату с балансиром на плечах Бруно показалось, что сейчас, когда он не чувствует тяжести братьев, ему до смешного легко сохранять равновесие, хотя лишь немногие цирковые артисты на свете решились бы повторить его номер. Зрители почувствовали эту легкость и, оценив его мастерство и сноровку, стали ждать чего-то большего. И дождались.
Для своей следующей прогулки над ареной Бруно выбрал другой велосипед, сиденье которого было поднято больше чем на метр, педали располагались под сиденьем, а цепь — вертикально. И снова Бруно несколько раз пересек арену, проделывая акробатические трюки, на этот раз более осмотрительно.
В
Для своей четвертой, и последней, поездки Бруно избрал велосипед, сиденье и цепь которого были подняты на высоту четырех метров. При этом голова артиста находилась примерно в пяти метрах над канатом и в одиннадцати метрах над землей.
Сергиус посмотрел на Ринфилда, который, не отрывая взгляда от арены, в волнении тер губы ладонью.
— Этот ваш Бруно, он, случайно, не в сговоре с аптекарями, которые продают успокоительные средства, или с врачами-кардиологами?
— Я и сам это впервые вижу, полковник! До сих пор ни один артист ничего подобного не делал.
Бруно начал раскачиваться, едва съехав с платформы, однако поразительное чувство равновесия и великолепная реакция помогали артисту удерживать раскачивание в разумных пределах. На этот раз он даже не предпринимал попыток выполнять какие-либо трюки. Его глаза, мышцы и нервы были сконцентрированы на одной-единственной вещи — сохранении равновесия.
Ровно на полпути Бруно перестал крутить педали. Даже самые неискушенные зрители знали, что этого делать нельзя, что это равносильно самоубийству: в такой ситуации, когда фактор баланса достигает критического значения, только движение назад или вперед может помочь сохранить равновесие.
— Никогда больше, — пробормотал Ринфилд тихим, напряженным голосом. — Посмотрите на них! Вы только посмотрите на них!
Сергиус посмотрел на зрителей. Ему достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что имел в виду директор. Поскольку публика до некоторой степени разделяет ощущения артиста, опасные моменты бывают допустимы и даже желанны, но если опасность становится нестерпимой — особенно когда рискованный момент затягивается, как в данном случае, — удовольствие превращается в страх, в разъедающую тревогу. Сцепленные руки, стиснутые зубы, отведенные взгляды, волны сочувствия, омывающие зал, — все это вряд ли годится для привлечения публики в цирк…
Десять невыносимо долгих секунд длилось невероятное напряжение. Колеса велосипеда продвигались взад-вперед не более чем на три сантиметра, в то время как сам велосипед раскачивался все сильнее. Наконец Бруно с силой нажал на педали.
И тут цепь порвалась.
В дальнейшем все описывали этот момент по-разному. Велосипед сразу же повело вправо, потому что именно на правую педаль давил Бруно. Его самого швырнуло вперед, и не было никакого руля, чтобы воспрепятствовать этому движению. Пытаясь задержать падение, Бруно вытянул руки вперед и неловко, боком, ударился о канат. Удар пришелся на внутреннюю часть бедра и горло, отчего голова неестественно откинулась назад. Тело соскользнуло с каната. Несколько мгновений правой рукой и подбородком артист еще держался за канат, потом голова соскользнула, рука разжалась, и он упал на арену, коснувшись ногами опилок и тут же согнувшись пополам, как сломанная кукла.