Пасхальные яйца

Егоров Владислав Викторович

Поначалу думала, долго не выдержит. Служба проводника и физически тяжелая и шибко нервная, ведь дело с людьми имеешь. Но потихонечку-потихонечку тянулась и, можно сказать, полюбила свою профессию. И то: как приятно от пассажиров в конце рейса «спасибочки» услышать. Она и роды в пути принимала и мальчонку одного из-под самых колес проходящего встречного товарняка вытащила, мамаша его, раззява, потом долго ей благодарственные открыточки к праздникам присылала… Ох, и чего только в той проводницкой жизни ни было — и радостного, и веселого и горького! Теперь же сидит в четырех стенах одна-одинешенька. С телевизором не поговоришь, а был кот, которому она думки свои поверяла, и тот пропал…

Маша ушла телеграммы родственникам Олега Валерьяновича отправлять

и друзей его обзванивать. Вот что значит военный человек, к дисциплине приученный. Он загодя, после того инфаркта, списочек приготовил, кого проинформировать следует, если с ним что случится.

За Машей дверь закрылась, Вера Даниловна на пороге: что да как? Ее четыре дня дома не было, гостевала у племяша на даче. У которого, Таисия Владимировна уточнять не стала. У соседки братьев и сестер по Москве пятеро раскидано, а было семь, а уж племянников не сосчитать. Ну, пересказала ей, что сама от Маши услышала. Повздыхали, поохали. Потом Вера Даниловна говорит, мол, хорошо бы Олега Валерьяновича на Митинское кладбище определить, там и ее сестры лежат и Таисии Владимировны муж с сыночком. Когда своих навещать будут, и за могилкой соседа доглядели б. Таисия Владимировна согласилась, что так оно удачно бы вышло, а саму память снова в прошлое повернула.

О смерти Василия Прокопьича узнала она, когда в рейс собиралась. Сама Лариска прибежала к ней, не постеснялась. Вы, говорит, тетя Тася, на меня зла не держите, хотя имеете такое моральное право, а только я к вам с низким поклоном. Когда Василий Прокопьич помирал, последнее желание высказал, чтобы похоронили его рядом с сыном. Теперь от вас зависит исполнить волю покойного. Таисия Владимировна тогда сама была готова в ноги Лариске бухнуться. Хоть на том свете, да снова имеете вся их семья окажется, когда и она свои дни окончит. Как и положено, рядышком будут лежать и родители и сынок.

Свой последний долг перед мужем она, считает, до конца исполнила. А как непросто это было! Пришла к начальнику резерва проводников с заявлением на недельный отпуск за свой счет, а он на нее с ходу орать: «Не отпущу! Самое время «пик», у меня каждый человек па счету, а ты ишь чего захотела! Ты ж разведенная. Да если вы все начнете бывших своих мужей и полюбовников хоронить, мне ни одну бригаду не удастся укомплектовать!» И на него глазами зыркнула и сказала, как отрезала: «Не дадите за свой счет, увольняйте по любой статье, а только человека, с которым двадцать лет прожила и от которого сын у меня был, проводить в последний путь я обязана». Горлопанистый был начальник, грубиян несусветный, а прочувствовал ее боль. И даже не семь дней отпуска, как просила, дал ей, а все десять, чтоб и девятый день отметить смогла…

Потом еще повздыхали по Олегу Валерьяновичу, а потом Вера Даниловна без всякого перехода про кота поинтересовалась, нашелся ли? Отрицательный ответ выслушав, сказала наставительно: «Помолиться надо! У нас на деревне, с девчоночной поры запомнила, как у кого на корову или овцу хворь нападет, особую молитву читали святым мученикам Флору и Лавру. Подойдет она для пропавшей кошки, не знаю, это нужно с батюшкой посоветоваться. А ты пока, подружка, просто помолись Господу нашему. «Отче наш», я тебя учила, прочитай, а опосля, какие просьбы есть и пожелания, Ему выскажи. Он ведь, Господь, всеблагий и всемилостивый. От самой маленькой царапинки в нашей душе у Него сердце кровью обливается».

Стыдно было Таисии Владимировне в глаза соседке глянуть. Память совсем дырявой стала, начало молитвы помнит, а дальше слова перепутываются. Вот и эта молитва, с которой она к Богу обратилась, когда одна осталась, тоже нескладной получилась:

«Отче наш, иже еси на небесех… Сыночек мой там у Тебя в раю, ангелочек Павлик. Ты уж последи, Господи, чтоб никто его не забижал. Он мальчишечка боевой, на несправедливость отзывчивый, может и огрызнуться. Но сердечко у него доброе, ласковое.

А еще прошу Тебя за мужа моего Василия Прокопьича. Куда уж Ты его определил, не знаю. Грешен он,

от жены законной ушел. Хоть и были мы не венчаны, а почти все совместные годы в любви и согласии прожили. Конечно, виноватый он, но еще больше вины на Лариске-разлучнице. Потому, Господи, если он не в раю, а в каком другом месте, Ты его в рай переведи, к сыночку. А потом, на милость Твою уповать буду, и меня с ними соедини. Василь-то Прокопьич, намекали мне люди, хотел от Лариски ко мне возвернуться, да не успел хорошее свое намерение осуществить. А Лариску-разлучницу Ты тоже прости, Господи. Это я ее в сердцах иногда проклинаю, но Ты мне не верь…

Чуть не забыла, Господи! Василь Прокопьич мой — фронтовик. Дважды раненный. Совсем мальчишкой пошел на войну добровольно. Россию от немца отстоял. И на производстве всегда был на хорошем счету. Ты зачти это, Господи!

А еще прошу Тебя, Господи, упокой душу новопреставленного Олега Валерьяновича. Правда, может, он другой веры, обличьем-то на русского не очень похож. Но, хоть и суматошный был мужчина и до женщин падкий, особой злобы я у него не замечала. Если же он не православный, будь милостив, Господи, заступись за него перед евойным Богом…

А еще, Господи, котик у меня пропал. Мурзиком его зовут. Сам черненький, а тапочки и грудка беленькие. Сделай так, чтоб нашелся он. Не ругай меня, Господи, что еще и по такому пустяку тебя тревожу. Да только одиноко мне. Господи, ох, как одиноко!..

А еще у Мурзика проплешинка на правой лопаточке…»

июнь, 1996 г.

СТЫДОБА

Коммунальные бани этого областного центра уже воспеты в русской литературе, и все же для полной ясности изложения я позволю себе сказать предварительно несколько слов о принятой здесь системе налаживания пара, в меру сухого и душистого, который, не обжигая кожи, тем не менее пригибает вас долу и заставляет минут пять сидеть, не шевелясь, у подножия полка, тихо постанывая от удовольствия. Почему у подножия? Да потому, что сам полок, рассчитанный на четыре лежащих тела, увы, вам недоступен, ибо его занимают члены сформированной загодя бригады или, по другой терминологии, команды, которая как раз и готовила парок.

Дело это, на взгляд человека несведущего, простое и нехитрое, требует помимо выносливости, потому как переносить немалые физические нагрузки приходится в раскаленной душной атмосфере, еще и особого таланта. Сначала выметаются опавшие с веников листья, причем не пропускается ни одна щелочка, куда бы они могли забиться. После этой утомительной процедуры на полок, пол и стены выливается с десяток шаек холодной воды. Затем, чтобы вытереть парную насухо, устраивается своеобразный конвейер. Трое-четверо членов бригады тряпками собирают влагу и выбрасывают их в открытую дверь. Оставшиеся в мыльной напарники налету подхватывают тряпки, быстро, с выкрутом отжимают их и переправляют обратно. Так повторяется до тех пор, пока даже в зазубринах между кафельными плитками пола не останется ни капли воды. Тогда дверь парной плотно закрывается, на нее навешивается изнутри полог из толстого шинельного сукна, дабы не просочился наружу ни один глоточек пара, и начинается само таинство поддачи.

Поддают вдвоем, по очереди. Даже самый крепкий банный страстотерпец не в силах в одиночку перекидать на каменку, оборудованную на почти трехметровой высоте, ведерную шайку кипятка — сперва по ковшичку, потом по полковшичка, потом по четвертушечке, по наперсточку, по граммулечке. Да бросать надо не абы куда, не на те камушки, что маняще светятся красным отблеском, а на те, что доведены, в самом прямом смысле, до белого каления. Тут уже требуется и снайперский глазомер и четкая координация движений. Бросается ковшичек с оттяжкой, так, чтобы вода не разбрызгивалась в полете. Тогда каменка примет ее не с недовольным шипением, что случается, если за дело берутся самоуверенные дилетанты, а с благодарственным чмоканьем, будто малыш целует любимую мамочку.