Пасхальные яйца
Шрифт:
Каждому бы жителю России по шесть соток, тогда бы любые экономические эксперименты проходили безболезненно для населения. Прав мэр. До чего же башковитый он все-таки мужик! Министерство хотело прикрыть химзавод в четвертом квартале, но Борис Михайлович настоял, чтоб летом. Объяснил: пока холода не наступили, думы трудящихся сосредоточены исключительно на своих огородах и приусадебных участках, и социального взрыва, на который намекает центральное телевидение, можно не опасаться. Когда руки делом заняты, никакие шальные мысли в голову не придут. Взять нашу историю. Все заварушки в холодное время года начинались, когда нет сельскохозяйственных работ. Октябрьская революция, февральская, девятьсот пятого года — та в январе. А раньше — декабристы. Прошлогодние кровавые события в Москве опять же — третьего-четвертого
Эти примеры мэр повторил и на встрече с правоохранительными органами. Алексей Степанович тогда еще подумал, интересно, а в каком месяце Пугачев свое восстание поднял. Пришел домой, не поленился, заглянул в энциклопедию. Первый манифест, там написано, выпустил Емельян Пугачев 17 сентября. В пересчете на новый стиль это уже первое октября. Наверняка к тому времени казаки с урожаем управились.
Удачно с энциклопедией получилось. Когда районную библиотеку закрывали из-за невозможности финансирования, многие книги в макулатуру списали. И энциклопедию эту, полный комплект, тоже, потому как еще хрущевских времен. Жена ее дней десять домой перетаскивала — книги тяжеленные, больше пяти-шести за раз не унесешь. В последнее время, как вдвоем остались, полюбили они разгадывать кроссворды, так что энциклопедия очень кстати пришлась. Фактическая сторона ведь в ней правильная, а что идеологические формулировки устарели, так они для кроссвордов и ни к чему вовсе.
И еще повезло, что библиотеку закрыли, когда его Татьяна Васильевна аккурат пенсию выслужила, полный стаж. Ему же еще год и четыре месяца лямку тянуть. Сослуживцы не верят, что Корзухин о пенсии мечтает, а он действительно спит и видит, когда наконец вручат ему в отделе кадров обходной бегунок. Конечно, жалко уходить, в то время как зарплату повысили и обещают регулярно добавлять, но уж больно в тягость стала служба. Когда деньги правят бал, совесть сохранить трудно. Если раньше только сверху на закон поплевывали, то теперь плюют и сверху, и снизу и сбоку…
До чего ж порой мысли затейливый оборот принимают! Начал он думать про снег, с него перешел на дачу, с дачи на химзавод переключился, потом на мэра, потом аж до Емельяна Пугачева добрался. Кстати, вот загадка человеческой психологии. Объявил неграмотный казак себя царем, и тысячи людей поверили. Интересно, выдай себя сейчас кто за Брежнева, нашлись бы такие доверчивые?
Вопрос этот показался Алексею Степановичу весьма остроумным и он даже хохотнул вслух, благо поблизости никого не было. Но, посмеявшись, рассудил уже вполне серьезно, что лопоухих простаков и сейчас навалом. Во что только не верит наш народ! И в гороскопы, и в акции, и в инопланетян и в барабашек. И вот что поразительно, в любую несусветную ахинею русский человек верит порой без малейших раздумий и колебаний, до ожесточения верит, а очевидные факты склонен подвергать сомнению. К примеру, такой случай из недавней практики. Допрашивал он в качестве свидетеля одного мужика. На вид обстоятельный, серьезный, лысина до затылка. Буквально на глазах у него сосед ножницами жену пырнул, та чудом в живых осталась. И вот показывает ему Алексей Степанович это главное вещественное доказательство, то бишь ножницы, спрашивает, подтверждает ли тот, что они послужили орудием преступления, но вместо ожидаемого короткого «да» слышит в ответ нечто совсем несуразное: «Оно, вроде бы ими Серега Надьку урезонивал, сам видел, но теперь чего-то сомнение берет. Ножницами-то не больно с руки. У них, знаю, ножей кухонных штук пять, один острее другого, чего он, дурак что ли, чтоб ножницами орудовать? Может, не углядел я, может, померещилось, что ножницами, а, гражданин следователь?» И смех и грех.
Тут трагикомическое это воспоминание пришлось оборвать, потому как увидел Алексей Степанович, что приземистое серо-желтое строение барачного типа, оно и есть дом пять по улице Гагарина. На крыльце бабка стоит и черной плюшевке и сером платке. Увидев, что он остановился, номер дома разглядывает, колобком скатилась с крыльца, засеменила к калитке, на ходу причитая:
— Ой, не к нам ли, товарищ, будете? Ой, горе-то у нас какое!
— Русаков Иван Андреевич здесь…, — начал Алексей Степанович и запнулся. Хотел спросить «здесь живет?», да ведь тот покойник уже, а сказать в прошедшем времени «жил», прозвучит как-то глупо.
— Ох, здесь он, здесь, горемычный! — запричитала
За долгие годы службы, связанной, как известно, с обстоятельствами печальными, следователь Корзухин причитаний наслышался предостаточно, привык, что называется, пропускать их мимо ушей, а опытным путем давно уже установил, что в подобных ситуациях не сочувствие успокаивает людей, а наоборот деловой казенный тон. Поэтому придал взгляду строгость и спросил официально:
— А вы сами, гражданка, кем покойному приходитесь?
— Соседка я, — ответила старушка голосом еще жалостливым, но уже без завываний. Правда, пару раз носом шмыгнула. — Зовут меня бабой Верой, а если для вашей надобности имя-отчество требуется, то Вера Никитична я, по фамилии Смирнова.
Пока вела она его к сараю расположенному за домом метрах в пятнадцати, то и дело оборачивалась и скороговоркой, но обстоятельно и по порядку, рассказывала, как все обнаружилось. Спит она беспокойно. Особенно в последнее время, как случилось в поселке несколько краж из сараев. На Первомайской у Михейкиных даже кубометра два дров на ихних же санках увезли. Она такого с войны не припомнит. Стало быть, почудилось ей под утро, будто скрип за окном. А ее окошко как раз на сараи выходит. Уже светать начало — не так страшно, оделась она и пошла, проверить, все ли там в порядке. Сараи у них в рядок стоят, на каждую семью отдельный, ее самый ближний. Свой-то, она сразу углядела, что замок на месте, стоит нетронутый, а вот у дальнего, Ирки Плясуновой, дверь расхлябастана, она и скрипела под ветром. Испугалась, конечно, постояла, прислушалась: тихо. Шумнула — никто не откликнулся. Осмелела, подошла к Иркиному сараю, осторожненько заглянула в него и чуть сознания не лишилась, когда висельника там увидела. По носкам, сама их вязала, признала сразу Ваню Октябренка, у Ирки он квартирует. А может и сожительствует они, это не ее дело. Только Ирка сегодня в ночную, она медсестрой в больнице работает, так что пришлось будить Валентина, другого соседа, а еще соседи — Козелковы, Александр Григорьевич и Тамара Петровна, они в отъезде, уехали на свадьбу дочери в Тамбов.
Сарай, в котором свел счеты с жизнью Иван Андреевич Русаков, почему-то названный бабой Верой октябренком, был тесен и низок. Поленницы колотых дров образовывали сплошную стену и поднимались до потолка. Только в правом углу, с которого, видимо, началась выборка дров, образовалось уже свободное пространство в полтора-два квадратных метра. Его оказалось достаточно, чтобы самоубийца смог успешно осуществить свой ужасный замысел.
Впрочем, отметил про себя Алексей Степанович, может, особых проблем для него и не было, потому, как был он совсем небольшого росточка и щуплой комплекции — не отсюда ли и прозвище? Но снятый с петли висельник даже при таких малых габаритах не уместился бы на свободном участке пола, и догадливый Валентин прислонил его к поленнице дров, а для устойчивости приставил несколько крупных чурбанов.
Когда человек мертв, положено ему находиться в лежачем положении, а стоящий труп да еще с обрывком веревки на шее — зрелище не для слабонервных. Хотя к таковым следователь Корзухин себя не причислял, однако поторопился быстрее покинуть место происшествия, ограничившись беглым его осмотром. Да и нужды никакой не было здесь задерживаться. Картина ясная. Следов насилия нет, так что версия самоубийства единственно верная. Остается лишь выяснить его причины и можно ставить точку. Вот только записки, о которой говорил дежурный, рядом с трупом почему-то не оказалось. Но Вера Никитична сразу его успокоила:
— Не тревожься, милый, записочка Ванюшина в целости и сохранности, я ее к себе унесла. А то, думаю, Валентин, небось, расскажет на работе, он в автопарке слесарит, о нашем несчастье, придет кто полюбопытствовать и бумажку эту может затоптать нечаянно или, того хуже, возьмет ее для интересу.
— Весьма разумно, — одобрил Алексей Степанович.
— А если для вас важно, где она лежала, — внесла полную ясность старушка, — так Ваня ее на чурбачок положил, который, видели, рядом с его валенками, а сверху замком придавил, чтоб и заметно было и ветром не сдуло. Он завсегда такой — аккуратный, предусмотрительный. Вон и валенки скинул, когда вешался. Он, если в гости ко мне заходил, обязательно обувь снимал, такая у него была культурная привычка.