Пашка из Медвежьего лога
Шрифт:
Тучи сомкнулись, гасят свет солнечного дня. На землю ложится бесприютная тень. В вышине поднимается ветер. Там с ним спорят два беркута.
– Гроза!
– кричит Пашка.
Небо лопнуло витиеватой полоской огня. Сухой, тяжелый грохот разряда потряс всю гарь.
Старик оглянулся, что-то крикнул нам, показывая рукою на огромный темно-зеленый кедр. Стал напрямик ломиться к нему, руша на пути топором и ногами вершины и сучья.
Мы с Пашкой не отстаем. Даже Кудряшка прибавила шаг. С нами Жулик. Он чует беду, бросается вперед, то крутится
Вдруг ветер с разбойничьим посвистом падает на гарь, бьет сбоку. Ожили мертвые стволы, закачались великаны в попытке усмирить ураган. Впечатление такое, будто у мертвого леса свои давнишние счеты с ураганом.
Я вырываюсь вперед. Отбираю у Гурьяныча топор. Рублюсь к кедру. Остается метров двадцать завала. Небо распахивается бездной света. Вздрагивает ужаленная земля. Наваливается шквальный ветер.
В воздухе повисает предупреждающий треск. Он множится, доносится справа, слева, сливается в один общий стон. Вокруг творится что-то невообразимое: с грохотом падают скелеты деревьев, бьют раз за. разом, не смолкая, разряды. И кажется, ничего нет страшнее на земле, чем схватка бури с мертвым лесом.
Делаем последние усилия, вырываемся из плена бурелома под защиту кедра. Пашка липнет к Гурьянычу. В детских глазах страх.
Ураган усиливается. Хлещет дождь. Качается развесистый кедр, принявший нас под защиту. Он толстый, со старческими наростами, живой свидетель пожара, уцелевший будто для того, чтобы рассказать потомству многовековую историю тайги и эту жуткую лесную трагедию.
Все молчим. А битва продолжается. Нет слов описать это чудовищное зрелище, как, падая, еще раз умирают мертвые стволы, На земле уже нет места для могил, обугленные великаны ложатся тесно друг на друга, точно сцепившись в предсмертной агонии.
Ураган наваливается на кедр, давит грудью, качает непокорную вершину, ломает сучья. Жутко смотреть, как, сопротивляясь, старый кедр поднимает корнями податливую землю, как все труднее ему одному удержаться стоя.
А ветер еще пуще ревет. Кедр качнулся больше, чем следовало, и в испуге замер, будто увидел под собою бездонную пропасть. И все же устоял. Но у него уже не осталось прежней твердости, что-то внутри молча надломилось.
Все всполошились. Первым выскочил Жулик. Гурьяныч схватил повод, стал тянуть Кудряшку из-под кедра. Мы с Пашкой подталкивали ее сзади.
Еще один, второй, третий напор урагана, его последний безудержный порыв, и у кедра подломилась воля, В глубине земных пластов лопнули корни.
Мы замерли, ошеломленные случившимся.
Видим, кедр неестественно качнулся, пытаясь найти опору, удержаться стоя. Но ветер беспощаден в последнем напоре, и живой, многовековой кедр сдался… Он стал медленно клониться к земле, как бы выбирая место для могилы. Потом вздрогнул от корней до вершины и, отбросив
Пашка весь сжался. Огромными круглыми глазами парнишка смотрел на распластавшегося великана. Картина гибели старого кедра потрясла его.
Тучи, будто выполнив свой долг, стали молча отступать к хребтам. За ними уходил и ветер.
И опять в могильную тишину погрузилась старая гарь. Всюду следы только что закончившейся битвы. Весенний луч солнца, прорвавшийся из поредевших туч, освежил старую гарь.
Гурьяныч стащил с головы шапку, стряхнул с нее дождевую влагу, сказал, обращаясь к Пашке:
– Видишь, три кедра стоят вместе, - он показал шапкой на группу зеленых деревьев, видневшихся справа, поодаль от нас.
– Их не свалил ураган, а этот упал… Ты понимаешь, к чему я говорю?
– Это старый кедр, вот и не устоял, - отвечает тот.
– Не в том дело, что старый. Одному завсегда труднее, а те вместе, артелью, их не возьмешь. Так и в жизни одному никуда не годится.
Пашка закивал головою.
Через час мы благополучно выбрались из лесного кладбища. На минутку остановились, поправили вьюк на Кудряшке, себя привели в порядок и тронулись дальше.
После дождя в горячем солнце посвежела тайга. В птичьем гомоне, в полете букашек, в аромате трав и листвы - жизнь. Как-то особенно ее чувствуешь после мертвого леса и радуешься вместе с нею весеннему дню.
На пути начинают попадаться поляны. Впереди отрог. За ним - ночевка.
Вдруг бегущий далеко впереди Жулик поднялся на задние лапы, пугливо вытянул морду и опрометью бросился назад. Даже не задержавшись возле нас, он промчался мимо.
– Где-то зверь, - таинственно шепчет Гурьяныч и грозит пальцем: дескать, осторожнее.
Я хочу вырваться вперед, но Пашка опережает меня, уже крадется к широкому просвету. Ловлю его за штанину, останавливаю.
– Не стрелять! Слышишь?
– показываю ему кулак и отталкиваю назад, а сам шагаю вперед неслышно, мягко.
За просветом поляна. Снимаю накомарник - так лучше видно.
Пашка все время пытается обойти меня.
– Только посмей высунуться!
Но угрозы не помогают: хватаю его за руку, веду рядом, как собачонку.
У толстой пихты задерживаемся. Нам хорошо видна вся поляна, протянувшаяся вдоль шумливого ручья.
– Медведь!
– дрожащим шепотом выдыхает Пашка.
Вижу, на противоположной стороне поляны под одиноким кедром черное пятно. Медведь. Он шевелится: то поднимется, то приляжет, то повернется к нам головою, то задом.
Хорошо, что рядом ручей и зверь не слышит нашей возни и не догадывается, что два человека, два его врага, стоят с ружьями всего в ста метрах, наблюдают за ним.
Не могу рассмотреть, чем он занят. Вытягиваюсь во весь рост и едва удерживаю смех. Ну и хитрец мишка, ну и выдумщик, что вытворяет!