Пашка из Медвежьего лога
Шрифт:
Гурьяныч с Пашкой зашли ко мне в кабинет.
– С добрым утром!
– сказал старик, окинув меня быстрым беспокойным взглядом, - Слава богу, кажись, все обошлось?
– Здравствуйте, Гурьяныч! Да, все в порядке!
– Уж я его, негодника, как следует пропесочил: мыслимое ли дело бросить человека в незнакомой тайге, да еще в непогоду.
– Строго-то, может быть, и не следует наказывать. Я же не новичок в тайге. Но все-таки хорошо, что он догадался дать сигнал.
Гурьяныч и Пашка стоят у двери, неуклюже переступая с
– Сегодня у тебя праздник, Пашка, - получаешь первую зарплату.
Пашка засиял.
– Истинно первый заработок. Благодарим за добро, - вкрадчиво отвечает за него Гурьяныч.
– Как рассчитываться будем?
– Воля ваша. Труда-то не ахти как много затрачено… - говорит Гурьяныч, а сам не сводит с меня вопросительного взгляда.
– Сколько стоит одноствольная "ижевка" со всеми принадлежностями?
– В двадцать пять рублей куда с добром можно уложиться, еще и на баранки бабушке выгадать можно.
Пашка еще больше засиял; так, кажется, сейчас и брызнет из него восторг.
– Так вот что, Гурьяныч: я выпишу Пашке премию тридцать рублей. Купите ему ружье, но до осени не давайте. Если он не перейдет в седьмой класс, то вообще ружья его придется лишить.
– Тут уж не беспокойтесь, спуску ему не будет.
– Я завтра тоже зайду в школу, вновь поговорю о нем. А сейчас идите в бухгалтерию, получите Пашкины деньги. Вам же, Гурьяныч, придется приехать к пятнадцатому - это, значит, в следующую субботу - за получкой.
– Благодарю, непременно приеду…
Через полчаса, они оба вернулись в кабинет.
– Спасибо, что уважили. Хотелось бы спросить совета: "ижевку" ему купить или с рук подержанную "централку"?
– Конечно, "ижевку".
– Я того же мнения. Мы мигом сбегаем в магазин и, если разрешите, принесем показать. Придется сразу взять и банку пороху, дроби, а чехол сам сошью.
– Заходите, буду ждать.
Вышли на улицу оба бесконечно счастливые. Деньги Гурьяныч унес в сжатом кулаке: не растерять бы их до магазина.
Я наблюдаю за ними из окна.
Пашка бежит к бабушке, как резвый жеребенок. Та сидит на лавочке, ждет. Парнишка с разбегу припадает к ней, что-то восторженно говорит, показывает на дедушку, на его кулак, не может успокоиться. Сбылась мечта - у него будет "ижевка"! Какое это счастье для парнишки!
Старушка еле уловимым движением головы усаживает Гурьяныча справа от себя, а Пашку - слева. Брови у нее нахмурены. Концом платка она вытирает тонкие губы и начинает энергично "дирижировать" рукою; показывая в сторону Пашки, что-то быстро говорит. У парнишки после ее слов пропадает на лице радость, он никнет. Дед не шевелится, сидит, прижавшись спиною к забору, будто и нет его тут.
Оба молчат.
А бабушка тычет пальцем в Пашкины латаные сапоги, в старенькую широченную телогрейку и что-то говорит, говорит. Затем неожиданно поворачивается к старику. Молча протягивает к нему руку, и я вижу, как разжимается
Ни старик, ни Пашка не возражают. Ни слова. Молча следят, как бабушка не торопясь расправляет деньги, пересчитывает их дважды, прикидывает что-то в уме и, подняв подол верхней юбки, прячет глубоко в потайной карман. Гурьяныч отворачивается. Пашка вскакивает, но не смеет и рта раскрыть. А бабушка достает из наружного кармана платок с узелком, развязывает его и дает внуку несколько монет. Затем встает, строго что-то говорит Гурьянычу, грозит пальцем. Потом усаживается поудобнее на телегу, будит вожжой задремавшую Кудряшку, и та не торопясь увозит ее из поселка в Медвежий лог.
Дедушка с внуком грустно смотрят ей вслед, пока Кудряшка не скрывается за поворотом.
Пашка придвигается вплотную к Гурьянычу, отдает ему несчитанные монеты. Оба сидят осиротевшие, подавленные, сконфуженные.
Потом оба заходят ко мне.
– Мы-то - за ружжо, а старуха повернула деньги на одежину внуку, -говорит грустно Гурьяныч.
– Конечно, тоже нужно.
У парнишки дрожат губы. Молчит.
– До осени, Пашка, ружье не понадобится, а там видно будет, - пытаюсь успокоить его.
– Я тоже за это. Вот кончит школу, лето поработает со мною на смолокурке - лишний рубль заработаем.
– И поворачивается к Пашке: - Вот тебе и ружжо будет!
У Пашки раскрывается рот.
– Непременно заработаем. Только бы бабушка не отобрала. А сейчас пусть распорядится: мне обутки на лето, а тебе, дедушка, рубашку.
У Гурьяныча дрогнули плечи, он пропускает мимо ушей последние слова.
– Ежели отберет, мы тогда супротив пойдем, и дядя за нас будет. Как вы?
– Второй раз не отберет. Ты только, Пашка, хорошо учись. Этого ей, видно, очень хочется, и она будет за тебя.
Мы прощаемся.
Так они и уходят с надеждой, что в следующий раз бабушка будет на их стороне.
В этот день мы получили радиограмму от Евдокии Ивановны Макаровой, что паутиновые нити натянуты, закончено исследование инструмента и она уже приступила к наблюдениям.
В субботу вечером я занимался упаковкой вещей. Теперь уж ничто не может помешать нашему вылету в далекую тайгу. Пришел Пашка. Перешагнув порог, он остановился, молча стал наблюдать, как я укладываю свое снаряжение, рыболовные снасти, фотоматериалы и всякую походную мелочь.
– Значит, улетаете?
– грустно спросил он.
– Да, Пашка, улетаем.
– А я как же?
– У тебя школа, и на твоей ответственности дедушка и бабушка. Кто за ними смотреть будет?
– Куда же вы?
– В тайгу. Поеду в полевые подразделения и до зимы вряд ли вернусь. Почему это вдруг тебя удивило? Ты же знаешь, что я давно должен был лететь.
Пашка расстроен, садится на табуретку. Застывшими глазами смотрит мимо меня, о чем-то думая.