Пасмурный лист(сб.)
Шрифт:
– Дорогу несравненному поэту Махмуду иль-Каман! – кричали его поклонники, и все на улице расступались. И Махмуд проезжал по улице на своем вороном коне в ало-синем индийском одеянии с расшитым золотом широким поясом. Он представлял себе, что будет, когда его любовь увидит это одеяние и эту свиту и услышит эти крики. Он спрыгивал мысленно с коня, целовал ее, – и все же он не торопился ехать, дабы не показать, что он ослеплен славой, а разумен и спокоен, ибо счастье людей зависит от аллаха.
Сопровождаемый толпой поклонников и уличных
– Слава несравненному поэту! Урагану слова – слава!
И он сказал, почтительно поклонившись матери:
– Сыта ли ты, о мать? Получила ли ты подарки?
– Я получила подарки, – ответила мать, – и я сыта. Но хорошо ли накормили тебя во дворце, иначе я прикажу изготовить для тебя обед. Тебя накормят рабыни, – произнесла она с гордостью.
– Какие рабыни?
Мать Бэкдыль ответила:
– Я купила двух рабынь. Пойди посмотри их.
И она указала на двух рабынь, которые вышли на шум, также на топот копыт коня своего нового повелителя. Спускался уже вечер, и мать взяла масляную лампу, чтобы получше осветить их лица. Одна рабыня была яркого, не золотистого, а светло-алого цвета зари, так она рдела перед новым господином. Он узнал сразу родину этой женщины.
– Да, она с архипелага, – подтвердила мать.
И чтобы доставить удовольствие заботливой матери, он благосклонно поглядел на другую женщину. От волнения она была желто-оранжева, как лимон.
– Я таких не видывал, – сказал он с удивлением.
Мать объяснила:
– Она из Афганистана, есть такая гористая и варварская страна. Ну что же, ты одобряешь мою покупку?
– Она хороша, – ответил он.
И он услышал неистовый срывающийся голос из мастерской:
– Ты говоришь – хороша, Махмуд?
– Горлица!..
– Горлица смерти, Махмуд!
Удивительные люди эти женщины! Что он мог сказать матери? Не мог же он сказать любимой и уважаемой матери, что ее покупка и не нужна и плоха! Во-первых, покупка хороша, а во-вторых, рабыни будут помогать матери. Мать должна отдохнуть, он часто отвлекал Даждью от хозяйственных дел, читая ей стихи, и старухе приходилось чистить дом и ухаживать за козами. А теперь появился еще конь, да и мало ли что еще появится… А ребенок? Как можно забыть о ребенке?!.
Он вбежал в мастерскую и хотел обнять подругу. Она отклонилась от него резким и быстрым движением:
– Она купила двух женщин! Женщин?!
Возбужденный славой, он не вдумался в ее слова о женщинах и сказал:
– Тщеславие старухи простительно.
– Для тебя?!.
Он шлепнул ладонью по ее плавному плечу и, смеясь, сказал:
– Для меня вечно блаженство с одной. – И он прочел ей стихи, которые сочинил дорогой:
Мой нежный друг! Неужели ты забыла недавнюю любовь? Неужели ты можешь спокойно и беззаботно спать? Не я ли восклицаю тебе: проснись! Проснись, моя прелестная– Убей их! – сказала она, приблизив к нему то самое наполненное страстью лицо и отуманенные глаза, которых ждал он. – Убей!
– Убить? Зачем?
– Зарежь их! – воскликнула она. – Они тебе куплены на любовь. Но ты их любить не должен.
И со снисходительностью мужчины, который не совсем понимает женщину, и почти наслаждаясь ее ревностью, он проговорил:
– За рабынь заплачены деньги. Надо их, раз ты желаешь того, продать.
Она сказала:
– Но они тебе куплены на любовь, а если куплены на любовь, честь не позволяет уже теперь продавать их! Так в моей стране не происходит. Их нужно уничтожить!.
– Законы Багдада – иные.
И он оглянулся на Багдад, освещенный последними ярко-красными, самого густого цвета розы, лучами солнца. Мать Бэкдыль держала коня, который тяжело дышал, словно понимая смятенное состояние духа своего хозяина. Рабыня из Афганистана взяла у матери повод уздечки.
Он подошел вплотную к Даждье. Губы ее прыгали, обнажая два ряда мокрых и белых зубов. Он поцеловал ее, но поцелуй не был целительным. Она, оторвав от него губы и откинув стан, положила ему руки на плечи и сказала:
– Разве Закон твоей страны не принадлежит мне? А мой – тебе? Ты меня любишь? И ты умертвишь их?
– Я не понимаю, зачем мне умерщвлять их?
– Я – княжна. И неужели ты будешь спорить из-за каких-то рабынь ради любви княжны? Я – княжна страны Русь! А одна из этих – византийка, а другая – просто падаль.
– Это будет избиением беззащитных!
– Жертву моей стране, по ее Закону, ты считаешь избиением?
– У вас искаженное понятие о Законе! И мне понятно, что ваша княгиня Ольга переменила Закон. Уж лучше византийский, чем такое искажение…
– У меня искаженное понятие о Законе? – проговорила она с ужасом. – Моя любовь – искаженное понятие?
Руки ее скользнули, чуть коснувшись его лица, и она, быстро пройдя дворик, скрылась в доме. Послышалось качание колыбельки, заплакал было ребенок, а затем утих. Должно быть, она кормила его.
Он стоял, прислонившись к притолоке, ошеломленно раскрыв широкий рот. И вдруг он почувствовал во рту едкий и соленый вкус. Он провел ладонью по лицу. Это были слезы. Что произошло? Он, такой сговорчивый с ней, и она, такая сговорчивая с ним? Не оттого ли, что она кормит ребенка?.. Но он?..
– Мать, – сказал он тихо. – Что с нею? Что за странная пылкость. Она требует – зарежь двух невольниц!
– Я слышала, – ответила мать, – могут быть и глупые законы, но это самый глупый. Не надо ее поощрять.
– Она поссорилась с этими двумя?
– Бросив на них только один взгляд? – И мать добавила – Мало ли что скажет влюбленная! Такие проворные и сытые рабыни, – и вдруг зарезать? Я их так долго выбирала, – и зарезать? Закон?! Много стоит страна с такими глупыми законами! Она сама выдумала этот злобный Закон! Нет, сын, нельзя поощрять ее к таким разорительным поступкам.