Пасторша
Шрифт:
Когда я вошла в дом, я услышала голос Нанны из гостиной, она говорила тихо и короткими фразами, как будто сердилась, Майя отвечала что-то. Я не разобрала слов. Мне показалось, что Майя говорит как-то снизу, а Нанна нависает над ней, прижимая ее руки к полу, и говорит что-то, как будто они дерутся и Нанна одержала верх и теперь сидит на ней, наклонив голову, так что ее короткие слова плевками падают на Майю. Она как бы сидит верхом на Майе и пускает слюни, и все ее лицо искажено, губы распухли, зрачки округлились.
Я подошла к двери и взглянула на них. Они сидели по обе стороны стола — Майя на диване с поджатыми ногами, и юбка
Нанна обернулась и посмотрела на меня, но ничего не сказала.
— Я пойду лягу, — сказала я.
— Спокойной ночи.
Обе ответили: «Спокойной ночи».
Я поднялась по синей винтовой лестнице, вошла в комнату, где обычно спала, — длинную и узкую мансарду.
Я включила маленькую лампочку над кроватью, посмотрела на часы, лежавшие на полу, было около шести. Погасила лампу и долго лежала с открытыми глазами в темноте. Я даже видела трещины на потолке прямо над головой, темные линии, углубления.
Сон был таким отчетливым. Мы едем на машине по подземному туннелю. Дорога поворачивает, и там есть небольшое возвышение, ограничитель скорости для встречного транспорта, и мы несколько раз проезжаем мимо. Как будто едем по тому же отрезку пути снова и снова. И каждый раз кто-то в машине говорит: «Туда не надо, там едут встречные машины». И снова разворот, и машина возвращается опять на нашу полосу. Затем я смотрю в боковое окно и вижу с левой стороны, внутри туннеля воду, маленькие тихие озера, как лужи талой воды, источники, озерца. С правой стороны — гора. А эти маленькие озерца отделены друг от друга перегородками, как загоны в зоопарке с горами между ними, небольшие помещения, подземные сцены. Я сижу в машине, мы едем по тому же отрезку пути, а я думаю об этих маленьких озерцах, больших каменных глыбах тут и там, как будто они имитируют органические формы, не являясь ими, и притворяются настоящими. «Похожие на естественные». Как будто настоящие. И невозможно понять, настоящие они или искусственные.
И вот появляются девушки с длинными гладкими волосами, в красных свитерах с воротником под горло, и бросаются в воду. Или даже не бросаются, а падают. Как будто в них нет никакого сопротивления, никакой инерции. Девушка просто стоит, ее лицо ничего не выражает, а затем падает вперед, как кукла.
В следующем загоне девушка садится на большую лошадь и едет вдоль озера, мы видим ее и лошадь сбоку, лошадь большая, красивая и черная, а на ней девушка. Лошадь поворачивает и идет вдоль озера, вдоль его короткой стороны.
Со всех сторон озеро окружают горы, как в камере-обскуре, и только одна сторона открыта — та, где дорога, откуда мы смотрим.
Лошадь останавливается и подходит совсем близко к воде. И девушка бросается прямо через голову лошади в воду. Молча, не произнеся ни звука. Скользящим движением, как будто все заранее запланировано и отрепетировано. Внизу темнеет вода. А я еду мимо, и с заднего сиденья автомобиля наблюдаю эту картину. Я не знаю, с кем я ехала в машине там, под землей, под горой, в темном туннеле. Не знаю, видели ли остальные, что произошло. Может быть, они взяли меня с собой, чтобы я это увидела, была свидетелем? Может, они хотели меня проверить, посмотреть, как я буду реагировать?
Я лежу и смотрю в темноте в потолок. И я не знаю, что передо мной — театральное представление или простая дорожная сцена. Я даже во сне не знаю, искусство это или
Я встала, оделась в темноте, спустилась вниз, лестница заскрипела, я вошла на кухню. Включила свет и налила воду в кофеварку. На улице появился сероватый свет, как будто темнота медленно растворялась изнутри.
Я смотрела в окно на серую воду и видела их перед собой в снегу, как они идут по протоптанной тропинке, наклоняют головы, входя в дверь дома, стряхивают с себя снег, вижу ленсмана, лавочника и пастора в черных шерстяных пальто и тех, других: бочкообразные тела в оленьих шкурах, пимах и куртках из оленьего меха. «Все вскочили и запрыгали, они размахивали руками, кричали и ругались.
Некоторые из них настолько охрипли, что не могли издать ни звука. Представьте себе людей, одетых в куртки из оленьего меха, в тесной комнате, непрерывно прыгающих и размахивающих руками».
Я понимала это, знала по себе. То, что накопилось внутри и не находило пути наружу, вылилось у них в прыжки и крики. Когда чувствуешь, как все вокруг тебя сжимается. Когда даже слова не открываются и нечего сказать. И все слова одинаково осмысленны или бессмысленны, они не имеют никакого значения, ни с чем не связаны. Тесно и душно, как будто потолок опускается на голову. И вот они размахивают руками, чтобы удержать его, прыгают, чтобы не дать потолку упасть. А пастор насмехается над ними, ленсман и лавочник также смеются над их отчаянием. Они не видят чужого отчаяния. Им кажется, что эти саамы смешны и банальны, простоваты и глупы, убоги и ничтожны.
Они думают, что Библия, пришедшая к ним в переводе, благословила их право судить и требовать. Они поняли все буквально. «Они подкрепляли свое право судить и осуждать, ссылаясь на послание святого апостола Павла» [13] . Библия наделила их силой, и они почувствовали себя святыми, избранными. Ведь так написано в Библии. И они поверили в то, что они святые и неуязвимые и призваны судить. Потому что хотели верить в это, потому что это была последняя возможность.
13
Первое послание к Коринфянам, 6, 2–3.
Бунт и все выпавшие им несправедливости, унижение, издевательства. Я не могу знать, каково им было пережить все это. Но само горение в душе, когда что-то кажется важнее жизни, оно мне знакомо. И ведь они не могли знать всего — ни текста, на котором основывались, ни последствий своих поступков, поэтому их поступки вышли из-под контроля и стали такими жестокими, роковыми.
Однако они боролись за то, что считали самым важным, во что верили. Ведь их так долго унижали. А потом дали им книгу, где написано, что Иисус на стороне слабых. Что Бог освобождает угнетенных. Они поверили в это и захотели свободы. Не только духовной, для каждого в одиночку. А конкретной, физической свободы для всего народа, для общества.
В ответ над ними насмеялись. Им сказали, что то, что они считают правдой, правдой по Библии, оказывается, вовсе не правда. И вообще не имеет ничего общего с реальностью. Слова были написаны и зияли своей пустотой, своей необязательностью и никчемностью. Оставалось только прыгать. Прыгать, кричать и ругаться. Крики. Выстрел там, в лесу, резкий щелчок. Я катилась вниз по горке вместе с Кристианой, пыталась остановить ее.
— С кем это ты сражаешься?
В дверях кухни стояла Майя. Я не слышала, как она вошла.