Пастырь добрый
Шрифт:
– Я вижу, у тебя ко мне дело, – без обиняков заметил Курт; служка кивнул.
– Да, майстер инквизитор, – согласился он и, покосившись на стоящего подле них Бруно, уточнил: – К вам одному. Это не моя затея, я исполняю повеление отца Юргена. Как я понимаю из того, что вы явились одни, душа его ныне с Господом, а на этот счет я имею некоторые указания, касающиеся вас.
– Да… – не зная, на какие из услышанных слов отвечает, проронил Курт. – А ты и не удивлен, я вижу.
– Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что возвращения его ожидать не следует, – с плохо скрываемой печалью в голосе отозвался
– Веди, – коротко приказал Курт, когда служка, умолкнув, уставился на него с почтительным ожиданием, и тот, коротко склонив голову, указал на дверь столь шумного сегодня дома, пойдя впереди гостя.
Курта паренек усадил у стола, введя в одну из комнат, попросив подождать и выйдя прочь. Комнатушка была та самая, – тесная, но уютная, хотя и плохо протопленная, – где два дня назад он возражал тихому провинциальному священнику, убежденно заявлявшему о непременной полезности его в предстоящем деле, сам говоря не менее уверенно, что не молитва будет их основным союзником…
Служка возвратился спустя минуту; приблизясь, осторожно и медленно, словно боясь разбить, протянул гостю короткие деревянные четки.
– Отец Юрген хотел, чтобы я, когда вы возвратитесь, передал вам это с его благословением, – произнес он тихо. – А кроме того, кое-что на словах. Он просил сказать вам так: «быть может, вы просто не пробовали?». Наверняка вы знаете, о чем речь.
Несмотря на явно прозвучавший в последних словах вопрос, Курт остался сидеть молча, глядя на темные бусины с невнятным чувством, отчего-то не осмеливаясь протянуть руку и принять. Выждав полминуты тишины, служка бережно положил четки на стол и, отступив, вышел, оставив его наедине со смятенными мыслями.
Над завещанной ему реликвией Курт просидел долго, прежде чем решиться взять; отчего-то казалось, что, лишь он коснется отполированного пальцами дерева – и оно рассыплется или исчезнет или же произойдет нечто, чего и вовсе невозможно предположить и предугадать, нечто столь же невероятное, как и все, что вершилось в эти дни. На шумный двор он вышел, спрятав нежданный дар и еще не решив, говорить ли о нем подопечному, пребывающему в неестественно приподнятом расположении духа после того, как обнаружил, что с рук вместе с грязью мертвой деревни смылись и следы ожогов, оставленные призрачными щупальцами…
Бруно обнаружился за оградой, у ворот, оберегаемых хмурым стражем, косящимся недовольно на его собеседницу, в которой Курт признал сестру подопечного. На сей раз ее пухлое лицо не выражало прежней радости или хоть тени приязни – она говорила сжато, отрывисто, недобро глядя на брата из-под плотно сведенных бровей; Бруно слушал молча, смотря поверх ее головы в сторону. Барбара толкнула его в грудь, топнув ногой, тот ответил – коротко и негромко, и она, помрачнев еще более, выговорила что-то через силу. Мгновение тот смотрел себе под ноги, не отвечая, и, наконец, кивнув, развернулся и двинулся прочь от нее, во двор священнического жилища. «Бруно!» –
– Я верно понял? – уточнил Курт, когда подопечный приблизился; тот вздохнул, пожав плечами:
– А чего ты ждал? Меня поименовали двуличным мерзавцем, тебя – фанатиком-кровопийцей, изувером и зверем из моря…
– Такое слышу впервые, – отметил Курт с усмешкой, Бруно невесело улыбнулся в ответ.
– В конце концов, – договорил помощник, – мне было сказано, чтобы, пока я имею хоть какое-то отношение к Инквизиции, я не смел вновь являться «в этот дом». Сегодня Карл – бедняжка и безвинно претерпевший, а я – зарвавшийся и одуревший от власти сукин сын.
– «Одуревший от власти»… – повторил Курт, зябко передернув плечами. – Бр-р! Даже самому страшно, как представлю тебя одуревшим от власти… Ты разъяснил ей, как на самом деле выглядит ситуация?
– К чему, – отмахнулся Бруно. – Лишь напрасно потрачу слова, время и нервы, а к прочему, не вижу, за что я должен оправдываться?.. Не дождусь, когда вернемся в Кёльн; что-то это болото начинает меня топить.
– Что же так о родных пенатах, – укорил Курт, косясь на солнце и просчитывая, насколько велика вероятность того, что в путь возможно будет тронуться уже сегодня.
Повозку с телом Ланца они нагнали следующим вечером, за час пути до Кёльна, и оставшийся путь проделали вместе.
Стражи на воротах были как следует устрашены Знаком и высказанным всерьез посулом повырывать языки, если тем вздумается распространяться о подробностях увиденного. По темным, уже предутренним улицам крытую полотном телегу и коня с прикрученным к седлу Бернхардом вели как можно тише, запугав попутно также два магистратских патруля, которые, невзирая на состоявшуюся казнь мясника, обвиненного в убийствах, продолжали блюсти следование комендантскому часу.
Керн, чем нимало не удивил своего подчиненного, обнаружился в Друденхаусе и даже бодрствующим; в темный двор позади двух башен он спустился сам, не дожидаясь, пока Курт поднимется к нему, и остановился в стороне от укрытой повозки, не приближаясь к бесформенному тюку, лежащему в ней. Во мраке ночи, освещенной лишь двумя факелами в руках стражей, лицо обер-инквизитора различалось скверно, и нельзя было сказать, какие чувства отображаются на нем, да и отобразилось ли хоть одно вообще.
– Я не написал об этом в донесении, – через силу складывая слова, произнес Курт, не решаясь приблизиться. – На ситуацию с требуемой подмогой это не влияло, а само по себе… Я подумал – новость слишком существенная, чтобы – через голубя…
– Как? – тихо и коротко спросил Керн, не обернувшись к нему; Курт вздохнул:
– Это… это сложно, Вальтер, вот так, двумя словами… Если вы готовы выслушать, я готов отчитаться.
– Хорошо. – Керн отступил на шаг назад, устало опустив голову, и лишь тогда стало видно в случайном отсвете факела, как заострились скулы и плотно стиснулись сухие губы. – Отчитаешься. Сперва лишь один вопрос, Гессе: дознание – закончено?
– Да, – кивнул он, неловко махнув рукой в сторону связанного чародея, которого сгружали с седла друденхаусские стражи, и начальник шумно вздохнул: