Пастырь добрый
Шрифт:
– В логике не откажешь, – усмехнулся Райзе и, не скрываясь, отхлебнул от уже полупустой, судя по звуку, фляги. – Как всегда. Холодный расчет – вернейшее средство; так, Гессе?
– До сего дня мы действовали, исходя из этого, – стараясь говорить ровно, возразил он. – Что изменилось теперь?
– Действующих поубавилось, – с преувеличенно дружественной улыбкой пояснил Райзе. – Некий логический расчет показал, что он является лишним знаком в задаче.
– Густав, – повысил голос Керн; тот покривился:
– Ты посмотри на него, Вальтер, он ведь уверен, что все сделал, как надо. Хорошо жить с чистой совестью, верно,
– Я спрошу сразу, – начал Курт и, сорвавшись при вдохе, закашлялся, чувствуя, как при каждом спазме в голове что-то взрывается, а в груди клокочет; Райзе усмехнулся:
– Еt iniquitas autem contrahet os suum [219] …
– Густав!
219
И неправда затворяет уста свои (лат.).
– Я спрошу сразу, – хрипло, через силу, повторил Курт, стараясь не дышать. – Я – отстранен от дальнейшего расследования?
– Нет, – тяжело отозвался Керн. – Все это крутится вокруг тебя, ты – такая же неотъемлемая часть этого дознания, как и свидетели или потерпевшие…
– …и обвиняемый, – докончил Райзе тихо, и в стороне, за пределами видимости, снова булькнула фляжка.
– Умолкни, Густав, – повторил обер-инквизитор жестко. – Умолкни или выйди. Ясна моя мысль?
– О да! – хмыкнул тот зло. – Куда уж яснее.
– Напишите запрос на curator’а [220] , – снова предложил Курт, не глядя в его сторону. – Если есть какие-то сомнения в верности моих действий…
– Нет, – отрезал Керн, не дослушав. – Никаких попечителей. Они и без того слишком часто обращали на тебя свое внимание, а этот случай уж тем паче не преминут повернуть совсем иным концом… Отчет о произошедшем, Гессе, ты как следует урежешь; о том, что и как случилось на берегу Везера, в нем не должно быть ни слова.
220
Curator (лат.). Буквально – «попечитель», куратор. Здесь – сотрудник отдела внутренних расследований.
– Вальтер! – возмущенно задохнулся Райзе, и тот прикрикнул остерегающе:
– Густав! Сейчас я говорю. Не должно быть ни слова, Гессе; понял меня?.. Полный отчет ты предоставишь ректору своей академии; вот в святого Макария запрос будет отправлен, пусть вышлют кого-то, кто имеет доступ к вашим тайнам.
– К их тайнам? – Райзе оттолкнулся от стены, сделав два неверных шага вперед. – Единственная их тайна, Вальтер, это выгораживание своих детенышей – всегда, везде, в любых обстоятельствах, что бы они ни наворотили. Думаешь, кто-то скажет нам, когда выяснят, что он напортачил? Да ни словом не обмолвятся. Подумаешь, пристрелил кого-то из старых следователей; нам всем и без того в Конгрегации больше делать нечего, они скоро заменят каждого. Оно, может, даже и хорошо для них – освободилось место…
– Это неправда, сами же знаете… – почти просительно начал
– А твоего мнения, Хоффмайер, никто не спрашивал!
– Не ори в моем присутствии в моей комнате, Густав, – медленно выговорил Керн.
– Отлично, – снизив голос до шепота, вытолкнул Райзе. – Правда в криках не нуждается. А знаешь, в чем правда? Никаких неизвестных нам с тобой знаний, с которыми он увязывал свои действия, не существует, пойми ты это; он попросту свихнулся на службе. В том правда, что он – псих. Девчонку свою спровадил на костер – не говорю, что зря, – но хоть бы вздохнул по этому поводу! А знаешь, отчего ему на всех плевать?
– Густав!
– Это – преданность Конгрегации? Ха! Er hat einen Hammer [221] , Вальтер, и он размахивает им направо и налево, круша все подряд. «Увидел – убей»; не пытаясь иначе, не сомневаясь, не думая! Он обчитался Шпренгера, вот и все его тайные знания! Гессе Молот Ведьм; гордишься собой?
– Я велел выйти; ты пьян, Густав. Пьян и не в себе.
– Я не в себе… – повторил Райзе с кривой ухмылкой. – Я – не в себе… Меня – нет во мне, а? Однако, я ведь разговариваю; вот занятно, кто ж тогда говорит за меня? Наверное, какой-нибудь злобный дух; Гессе, арбалет при тебе? Пристрели меня. Я одержим.
221
У него не все дома, он спятил и пр.; досл. – «у него молот» (нем.).
– Довольно, – прервал его Керн – тихо, но камни стен вокруг, казалось, задребезжали. – Выйди немедленно, или от расследования я отрешу тебя. Выйди не из моей комнаты – из Друденхауса. Отправляйся домой. Возвратишься, когда остудишь голову и сможешь держать себя в руках. Работа ждет.
– Я с ним работать не буду, – выговорил тот, отступив к двери. – Это дело закончу, но впредь, Вальтер, или он – или я. Точка.
Когда он хлопнул дверью, Керн поморщился, прикрыв глаза, и ладонью стиснул левое плечо, осторожно дыша сквозь зубы.
– Профессор Штейнбах ведь говорил вам, что ваше сердце нуждается… – начал Бруно, и тот оборвал, не открывая глаз:
– Ты тоже, Хоффмайер. За дверь.
Подопечный скосился на молчаливого Курта неуверенно, переступив с ноги на ногу, и неспешно, неохотно вышел, прикрыв за собою створку – чуть слышно и почти бережно.
– Мое сердце нуждается в могиле, вот где ему уж точно ничто не повредит… – тихо произнес Керн, с усилием разлепив веки и подняв взгляд к подчиненному. – Что молчал, Гессе? Отчего не возразил?
– Незачем, – отозвался Курт хрипло, едва не закашлявшись снова, и перевел дыхание осторожно, словно сам пребывал на пороге сердечного приступа. – Он меня не услышит. Если же и вы полагаете, что я действовал неверно, что попросту не стал искать иных путей, пойдя самым простым, или же вовсе солгал о том, что произошло, я готов отвечать за каждое свое слово и каждый поступок перед Особой Сессией.
– Замолкни, – попросил Керн со вздохом, и Курт замер, глядя в окно мимо глаз начальствующего. – Замолкни, Гессе, – повторил обер-инквизитор болезненно и кивнул на табурет против своего стола. – Присядь-ка.