Пастыри чудовищ
Шрифт:
Даарду осекается. Фыркает, мотает головой. Ходим с ней кругами вокруг корявого ствола дуба. Под ногами перекатываются жёлуди.
— Все Люди Камня — враги живого.
Готово дело, всё равно что поймать обтрескавшегося горохом яприлёнка.
— Что-то я не помню, чтобы ты так называла меня или Конфетку. Или Пиратку. Или Плаксу…
Шипелка разевает рот, чтобы выкрутиться, и я добиваю:
— …или хотя бы Мясника. Ты так вообще никого не называла. Выходит, Грызи не зря слышит это «враг» в сознании
Дело вообще не в животных. И не в родителях. Дело в самом Задаваке. Что-то с ним случилось, из-за чего в нём все, вообще все звери видят врага. Врага живого.
И Шипелка это может чувствовать.
— Что он сделал?
— Разве важно? Враг живого не живет долго.
— Значит, ты не знаешь?
— Разве важно знать? Он — враг живого. Причинил боль. Нанёс обиду. Стал против живого. Теперь — живое против него.
Точно. Всё живое против одного Задаваки. Как-то до черта много.
— Ты умеешь слушать, ты скажи сестре — пускай она уходит. Врагам нельзя помогать. Накличешь на себя беду.
— От кого беду?
Голова сейчас закружится. Сколько можно уже ходить вокруг дуба. Шипелка вон не устаёт: гуляет себе вокруг. Гримасничает, ухмыляется.
— Он — враг Ардаанна-Матэс. Её корней. Мать-Земля всё слышит, всё знает, всех связывает. В зверях её часть — они чуют её обиду. Звери не отпустят врага живого… кхххх… яа-а-ли на-та окхиилоу?
Это она мне так сообщает, что у меня малость в голове помешалось. Интересуется — а не чокнулась ли я часом?
Потому что я делаю выпад, хватаю даарду за шкирку и волоку за собой.
— Окхиило инноату, — говорю. Мол, нет, в своём уме.
Шипелка мелкая и худая, только я-то тоже не Пухлик, так что пару раз она чуть не выворачивается, а еще пытается царапаться.
— Сейчас пинками к Грызи погоню.
Даарду царапаться перестает и позволяет себя волочь. Сопит и меряет злобным взглядом. Ну, еще б, она перед Грызи вовсю расстилается — сестра да сестра. Без Грызи ей и идти бы некуда было бы — куда идти терраанту, который общину бросил?
Грызи застаем в гостиной Моргойлов в момент жесточайшего сражения. У нее усталое лицо и взгляд дознавателя. А Визгля на пике ораторских возможностей. Как раз вопит что-то про устранителя в нашей группе. Моргойл уныло-зеленого цвета, задыхается и возносит себе руки. Задавака мучнисто-белый и трясет губенками.
Всё вокруг оглушительно воняет духами. И еще бархатные, алые портьеры.
Мы с Шипелкой вваливаемся будто в дамский театр в воскресный день.
— Вот ты и ты — пошли вон, — тычу пальцем в Крола и его женушку. — Срочный разговор.
Визгля почему-то умолкает и выметается. Крол бредет за женушкой, как за главной в стаде. Дверь захлопывается.
— Вот эта что-то знает, — потрясаю Шипелку за шиворот. — Зовёт его
Задавака даже не возражает против «балбеса»: бледнеет да съезжает со стульчика. Вот вам ещё попадание: он же на Шипелку с самого начала косился со страхом. Да и меня о даарду расспросить пытался.
Грызи хмурится и ввинчивается вопросительным взглядом в Хаату. Та шмыгает остреньким носиком, зло светит на меня глазами. Потом понимает, что от взгляда Грызи не сбежать.
— Печать, — выпаливает, кривя тонкие губы. — Моттойи-сфиайя-исте. Печать Врага живого. Древний приговор. Ты не видишь, сестра. Она не видит — Человек Камня. Я вижу. Звери видят тоже. Сначала видят. Потом слышат. Потом чуют. Теперь знают. Враг живого — и всё живое против него.
— Всё живое? — спрашивает Грызи. С совершеннейшим спокойствием на лице, будто заснуть собирается. Даарду сопит, косится на позеленевшего мальчишку. Подходит, открывает окно.
— Смердит, — поясняет уже на своем. — Всё живое, в чём сильна Пуповина. Все, что вы называете бестиями. Каждый услышит. Увидит. Почует. Убьёт.
— Так, — кивает Грызи, впиваясь в нее глазами. Кажется, сейчас глаза зазеленеют, и с губ полетит — «Вместе!» — Так… Кто может наложить Печать Врага Живого? И за что? Ты можешь, Хаата?
Даарду мотает головой.
— Не я. Хранитель малого роя… как по-вашему… глава поселения. Мудрый. Старый. Они знают. Они могут.
— За что?
Пожатие плечами. Шипелка отворачивается, почти ложится на подоконник грудью. Втягивает носом свежий ветер.
— Большая обида. Обида на смерть. На кровь.
Искоса оглядывается на Задаваку.
— Брось его, сестра. Он — Враг Живого. А ты — живая. Пойдем домой.
Грызи прикрывает глаза и тихо выдыхает сквозь зубы. Подходит к креслу, почти стекает в него. Откидывает голову назад и смотрит из-под полуприкрытых век на стол, за которым скорчился мальчишка.
— Эгерт.
Задавака подпрыгивает, как будто Грызи сейчас заорет, как Сирил: «Враг! Враг! Эгерт — враг!»
— Что всё-таки случилось на той прогулке? С нее ведь началось. Твой друг Горвин обмолвился мне…
— Я хотел рассказать, — прерывает ее Задавака. Челюсть у него трясется, а нос он все равно пытается задирать. — С самого начала. Я думал… это не то. И отец… скажет, что это недостойно. Но матушка всегда говорила… они зловещие создания… отродья…
Намечаю три напольные вазы в цветочках — под блевануть. Задавака сейчас пустит сопли и разревется. Вон, несет бесконечную чушь насчет своих дружков — что они смеялись, и сказали «Да у тебя кишка тонка», да и он вообще не хотел, но парни так и раньше делали, только с нойя и с деревенскими, так что…