Пастыри чудовищ
Шрифт:
— Чтобы ты на него взглянул. Чтобы вы все на него взглянули.
Грызи разворачивается и подходит к Моргойлу. Становится рядом с ним — тот скрючился и теперь кажется ниже её по росту.
— Смотри на него, Всесущий. Смотри всеми глазами Роя. Он еще детеныш. Ты хочешь, чтобы его кровь залила эту землю? Была на клыках у зверей? На их когтях? На совести Роя?
— Он — Враг Живого. И Человек Камня. Пастырь не может пасти два стада, ты пастырь чудовищ, что тебе до него?
— Он дышит.
Дар сбоит, кричит и рвётся, Печать полыхает пламенем. Моргаю — и проваливаюсь туда, за бело-серебристую завесу слепых глаз Шипелки. И вижу нити, нити, бесконечные, впивающиеся во вся и во всё нити-присоски, звенящие, врастающие в тебя, и в их центре — белый сияющий кокон, из которого выходит голос…
— Люди Камня ей не дети. Пришлые. Чуждые. Приняла их, как мать — подкидышей. Как белая сова — птенцов скрогга. И они рвут её тело, и она кричит. Она кричит громче и громче, и ее крик в водах, и в лесах, и в крови. Ты слышишь её крик, Пастырь? Голос Ардаанна-Матэс из глубин.
Там, за белыми светящимися нитями кокона, ворочается что-то больное, издыхающее. От которого несёт вонью разложения и безумия. И оно трясёт всеми своими нитями, будто паук, в паутине, и каждая нить звенит-вопит-захлебывается:
— Освободи! Освободи! Освободи!
Когда я выдираюсь прочь из видения — мне ещё целую секунду кажется, что мерзкая тварь из кокона качается там, за спиной Шипелки. Разбухает с каждой секундой, будто тень вечером. И нависает над Гриз, глушит ее и закутывает в хриплые вопли: «Освободи! Освободи!» И сейчас протянет тонкие лапы, вцепится, уволочет…
— Ты прав.
Тварь в коконе давится криком. Видение комкается, рвётся. Печать приотпускает. Это там Шипелка на поляне. С серебристыми глазами. Удивлёнными.
— Ты прав в том, что Люди Камня не такие, как вы, — говорит Гриз спокойно. — Они не слышат землю как вы. Не знают, о чем она говорит. И оттого они ошибаются.
Тварь внутри Шипелки пытается вклиниться, но Грызи продолжает:
— Они ошибаются так часто. Потому что они как неразумные дети. И чтобы у них выросли корни — им… нам иногда нужны годы. Чтобы мы поняли. Чтобы выбрали путь.
— Дурные корни поганят землю! Пьют её соки. Мешают хорошим корням.
— Но если отсечь их слишком рано — не узнаешь, какими могут быть плоды.
Тварь в коконе там, далеко, молчит. Впивается глазами в трясущегося Моргойла. Жуёт губами Шипелки и молчит.
Грызи — бледная и заострившаяся, как мой атархэ. Тени листвы пляшут по её лицу и делают похожей на даарду.
И мне кажется — за ней тоже там… за мелькнувшей в глазах зеленью что-то есть. То,
Стены и подвесные мосты. Бастионы и бойницы.
— Эгерт нанёс обиду Рою. И пролил кровь. Но он знает свою вину. И готов загладить её. Сними с него Печать, Всесущий. Ты сам знаешь, и твой Рой знает: он не заслужил смерти.
Она говорит открыто и по-доброму, и это-то выворачивает наизнанку ещё больше: эта дрянь — набрякшая, больная, чужая, — вряд ли понимает по-хорошему. Вырастает там, в глазах Шипелки белым маревом, потирает лапки:
— Загладить?
— Загладить. Исправить. Искупить, — Грызи косится на полубеспамятного Моргойла и выдыхает: — Какой службы ты от него хочешь?
— Купить… — скрежещет в горле у Хааты. — Хочешь… купить жизнь? От Людей Камня мне не надо службы. Ему… никак не купить. Ты — Пастырь чудовищ. Хочешь купить жизнь Врагу Живого? Хочешь…
Собираю силы в кулак, чтобы заорать. Потому что уже поняла, что сейчас скажет эта несусветная дрянь и что ответит Гриз. Только вот Дар душит и давит, заходится в немом вопле, Печать опять едва не прожигает ладонь. И я не успеваю: изо рта у Шипелки вылетает:
— Размен. Его жизнь — твоя служба.
— Согласна. Назначишь мне службу сейчас?
— Назначу… потом.
Хаата хрипит. Глаза у нее широко распахнуты, в них — серебристая пелена, за ней — гудение Роя, и трепетание нитей невидимой грибницы. И запах плесени. Губы скривлены в торжествующую ухмылку.
А по щекам ползут слёзы, когда она выговаривает.
— Теперь клянись, варг Гриз Арделл. Клянись своим Даром, что исполнишь службу. Клянись своей кровью. На… непролитой здесь крови… клянись!
И дальше два голоса сплетаются и соединяются, поют слитную песнь земли на языке терраантов. Гриз выпевает формулу древней клятвы. Не торопится — видно, не очень хорошо помнит — так что каждое слово подбирает и выговаривает. Вокруг ее клятвы обвивается другой голос — шипение и щёлканье, свист и треск. Голос древнего кокона, в котором затаилось, скрючилось что-то ущербное, изломанное, чуждое.
А Дар сходит с ума, и виски ломит, и небо будто грохается на макушку — придавливает к земле, к траве, будто нужно непременно, непременно пустить в нее корни…
— Помни: ты клялась, варг Гриз Арделл. Пастырь живого.
Отпускает резко и неожиданно, и оказывается, что равновесие я удержать не смогу. Качаюсь, как пьяный вольерный. Опрокидываюсь на бок, опираюсь на руку. Задавака валится вперед и громким «буэээ» делает действительность еще менее радужной.
Ноги Шипелки торчат из травы. Грызи опустилась на одно колено, но поднимается.