Пастыри чудовищ
Шрифт:
Взмахиваю ладонью с Знаком Следопыта. И поясняю, глядя на вопросительного Пухлика:
— Вилы и факелы.
* * *
Пухлик всё-таки умеет удивлять. Думала, сказанёт какое-нибудь ругательство. Но «Боженьки, ну вот опять» заставляет даже Хмыря приотвиснуть челюстью.
— Далеко они? — спрашивает Грызи углом рта.
— С милю.
— Сколько?
— Под три десятка.
Орут и топают — скоро и досюда долетит. Времени — навалом. Развернуться на лесную тропу — и эти мстители нас до следующего
Правда, если мы уйдем, то останется бедолага Фиант, которого только Грызи удерживает от следующего воспламенения. Или от того, чтобы сжечь идиота-хозяина. Не бегать же по лесу от деревенских, таская за собой феникса в небе.
Так, что никуда Грызи не собирается. Вместо этого проговаривает, не отрывая от птицы глаз:
— Мел, Кейн, уходите.
— Пф, — говорю я на это.
— Уведите Латурна в его поместье.
— Я… никуда не собираюсь, — бубнит Хмырь, тревожно поглядывая на Пухлика. — Я не уйду. Что вы задумали? Это мой феникс, только мой, вы не отнимете…
Фиант завис над макушками деревьев, дергается и ныряет в воздухе, не спускается. Крылья по временами попыхивают алым.
Ночь вокруг феникса цветет кровавым золотом.
Пыхтения и жара слишком много для одной группки деревенских. Прислушиваюсь лучше к тому, что творится позади нас. Ловлю треск и гул пламени.
— Некуда его уводить. Поместье горит.
— Надо думать, туда дошли из соседнего селения, — бормочет Пухлик. А мой Дар забивается топотом, криками и запахом гари. И я шепчу Печати — ладно, всё, теперь без тебя.
Выдвигаю из ножен верный метательный ножичек, пробую кинжал на поясе.
Предлагаю Пухлику вмазать Хмырю магией, ну или просто по башке. Чтобы не мешал.
— В кустах он будет поспокойнее.
— Да как вы смеете, — заходится Латурн, и сутулится, и топчется на месте. — Вы думаете, вам сойдет такое с рук? Фиант защитит меня, да, обязательно. Он — мой феникс.
И не может не встать на защиту, да. Делаю Пухлику знак — стоп, не трогать придурка. Иначе Грызи Фианта не удержит, у нее вон уже лицо от напряжения искажается. Скоро говорить не сможет.
На прощание, небось, выдаст что-то вроде: всеми силами защищать Латурна от толпы. А то если ему всадят в брюхо вилы — феникс совсем обезумеет.
Но Грызи говорит другое:
— Мел. Кейн. Любыми способами уберите их… за пределы… очага… возможного воспламенения.
И тут я понимаю, насколько дело плохо.
Деревенские появляются скоро. Факелы-вилы-распаренные рожи. Перегар и чесночный дух — запах храбрости. Наполовину — мужики, дальше не в меру решительные бабы и юнцы. Визжат всякое на бегу. А впереди бежит и орёт Его Красномордие. Тот самый, Окорок. Готов добрызнуть слюной до макушек елей.
— Натр-р-р-равил! — закладывает уши ором, а сам наставляет арбалет на моргающего Хмыря. — Ты, падла… тварь свою! Натравил! Мой дом! До головешек, падла!! Жену мою… сына!!!
Остальные тоже что-то выкрикивают в унисон. Смутно понятно, что Фиант
— Потише, там!
Голос Грызи хлещет получше кнута и перекрывает общий ор. Бегущая толпа разом превращается в стадо с вилами, факелами и дубинками. Сгрудились на дороге, не добежав до нас футов сто.
Говорить Гриз тяжело, но она звучит чётко и внятно.
— Видите феникса в небе? Он безумен. Это не его вина. Но в любой момент он может вспыхнуть. Если я не удержу. Не уговорю. Если пострадает его хозяин. Он вспыхнет и выжжет здесь всё. И всех.
— Врет, стервь! — орет какая-то бабёнка. — Варг она, тудыть-растудыть. А ну, робяты, стрелу в неё всадите.
Робяты не торопятся. Косятся на феникса в небесах — птичий силуэт, будто сотканный из тлеющих угольев. Смотрят на Грызи, которая не отрывается от Фианта глазами и выглядит так, будто канат с альфином перетягивает.
— Не хотите сгореть — не мешайте, — выплёвывает Гриз и отправляется в мозги к Фианту. В волны безумия.
Мантикорья печёнка, переговоры теперь на нас с Пухликом. Я пока вижу вообще только один выход: прикончить Окорока. Который беснуется, трясет арбалетом и рвет на себе рубаху. И со всхрапыванием твердит про свой спаленный дом, и жену, и сына, и что он жить не будет, пока Латурна не вывернет наизнанку.
— Да как вы смеете! — выходит из молчания Хмырь. — Мой феникс…
— Компенсация! — встревает Пухлик.
Три секунды поражённого шуршания елей.
— Точно, вспомнил — в таких-то случаях всяко уж помощь от округа положена, — выдаёт Далли громче прежнего. — Вы еще к окружным-то властям не обращались, а, господин… вы же господин Спейк?
Господин Спейк с тупым видом таращится на Пухлика. Который всплескивает руками и расточает сочувствие. И обрисовывает, как нам ужасно-ужасно жаль. А потом начинает живописать — сколько золотниц Окорок может получить за свой спаленный дом от окружных властей.
Выходит что-то до чрезвычайности много.
— Так а разве ж погорельцам столько дают? — волнуется бабёнка, которая не любит варгов. — А это каждому так?
Кто-то вякает: «Молчи, он зубы заговаривает». Ражий детина, который заплевал всю тропинку, гундит, что пора бы уж и вилы в ход пустить.
Но все приклеились к Пухлику так, что и о вилах, и о фениксе забыли.
— Да уж это от обстоятельств зависит, — разливается тем временем Далли. — Тут, понимаете ли, насколько обстоятельства трагичные. Уж я-то на этом собаку съел, можете верить. Вот у вас, господин Спейк, ужасно трагические обстоятельства, еще раз примите искренние соболезнования. Вдовство… любимая жена, да с сыном… Вам потому нужно скорее все бумаги оформить, чтобы ни один чинуша не подкопался и не опроверг. Чтобы всё по букве закона, значит, а то вы понимаете, крючкотворы эти и с места не сдвинутся…