Пасьянс на красной масти
Шрифт:
— Даже не знаю, что здесь придумать! — пожаловался Вася. — От этих дизайнеров проку не добьешься. Приходится, как всегда, думать самому.
По его утомленному виду было заметно, что думать самому ему тяжело и как-то обидно.
— А сколько человек здесь будет жить? — осведомилась Ирина, не привычная к Васиным странностям.
— А здесь никто не будет жить! — ответил Вася, как само собой разумеющееся. — Я сюда приезжать буду. С друзьями. Такое, загородное имение. Ну, как в Европе.
Николаша вздохнул. Чувствовалось, что ему
4
Закончив осмотр, мы спустились вниз, к остальным. Все уже сидели за столом на веранде. Вино было разлито по бокалам, ждали только нас.
— Кстати, Паша, что за возню вы там затеваете с папиным имуществом? — вдруг вспомнил Николаша, адресуясь к Сырцову. Вероятно, осмотр чужой недвижимости всколыхнул в нем прилив ревнивой заботы о семейной собственности. — Говорят, документы какие-то собираете против нас и Гозданкеров?
От неожиданности Сырцов растерялся, сглотнул и беспомощно оглянулся на Храповицкого.
— Первый раз слышу, — заинтересованно отозвался Храповицкий. — Вы действительно что-то готовите?
— Да нет, — пробормотал Сырцов. — Скорее, проводим предварительную ревизию городского хозяйства. В различных департаментах сейчас такая путаница с бумагами…
— Ты там, смотри, поаккуратнее! — наседал Николаша. —А то папа этого не любит!
Про себя я отметил ту скорость, с которой Николаша перешел с нами на «ты», будучи моложе всех нас лет на десять. Храповицкий заметно повеселел. То, что губернатор и Гозданкеры испытывали беспокойство, его обрадовало.
Храповицкий поднял бокал.
— Давайте выпьем за новое Васино жилище! — провозгласил он. — Бог даст, не последнее!
Все поднялись и чокнулись.
— С картинами надо что-то решать, — спохватился Вася и озабоченно посмотрел на жену. — Даже не знаю, что здесь повесить.
— А ты повесь мою фотографию! — тут же предложила она. — Голой! Ты же меня сколько раз фотографировал.
При упоминании об интимных семейных забавах Вася слегка смутился.
— И мою! — игриво подхватила Олеся. — В купальнике. Храповицкий погрозил ей кулаком.
Разговоры об обнаженной женской натуре пробудили во мне воспоминания о деньгах. В отличие от остальных, пришедших раньше, я еще не отдавал Васе своего подарка и достал конверт, в котором лежали две тысячи долларов. Одной мне показалось мало, а три, честно говоря, было жалко.
— Это мой скромный взнос на твою картинную галерею, — сказал я.
— Даже на раму не хватит, — вздохнул Вася, принимая деньги.
— Тогда отдай мне! — вмешалась Олеся. — Мне на что-нибудь хватит!
Каждый раз, когда в ее присутствии речь заходила о деньгах, она шутила подобным образом. Храповицкого это злило, поскольку ставило под сомнение его щедрость.
— Ну почему же не хватит, — сразу возразил Храповицкий. — На пару штук можно очень приличную картину купить. Даже за границей. Помню, когда я жил на
— Местного художника? — поинтересовалась Ирина. Храповицкий не уловил иронии.
— Ну да, — подтвердил он. — Они там очень хорошо рисуют. Их работы ценятся.
Он не стал уточнять, где именно ценится творчество киприотов помимо его гостиной. Про себя я отметил, что он, как всегда, по объему конверта точно догадался о его содержании. Это был его конек. Доставая деньги из пачки, он мог на ощупь назвать сумму. Ошибался он в этом вопросе исключительно редко.
— Ну, не знаю, — с сомнением покачал головой Вася. — Мне за границей предлагали несколько картин. Одного француза. Современного. Говорят, очень знаменитый. Забыл его фамилию. Он что-то абстрактное рисует. Про любовь там. Пейзажи всякие. В духе этого, как его. — Он беспомощно оглянулся на жену и потер лоб.
— Гогена! — подсказала она.
— Ага! — обрадовался Вася. — В этом роде. Очень известный! — прибавил он с уважением.
— Зачем тебе подсолнухи, Вася? — как бы невзначай блеснул эрудицией Храповицкий.
— Какие подсолнухи? — удивленно переспросила Ирина. Я бросил на нее выразительный взгляд, но забыл, что на мне темные очки. — Откуда у Гогена подсолнухи? — продолжала она. В отличие от нее, я знал о потребности Храповицкого время от времени поражать младших по званию уровнем своей художественной культуры. — Вы, наверное, с Ван Гогом спутали. Гоген писал…
— Да я пошутил! — с досадой перебил Храповицкий, поняв свой промах и с присущим ему напором выходя из сложной ситуации. — Гоген — это тот, кто жил на Гаити. Все острова сифилисом заразил.
— Сифилисом? — ахнула Васина жена. — Нет, таких художников нам не надо! Вася и без того как мартовский кот! А тут еще заразу какую-нибудь в дом притащит.
Олеся закивала. Вероятно, ей, как и жене Васи, была понятна неочевидная мне связь между картинами Гогена и способностью их мужчин таскать домой всякую заразу.
— Мне в Париже про Гогена рассказывали, — авторитетно объяснил Храповицкий. — В музее Д'Орсе.
— Вовочка, ты такой умный! — приторно восхитилась Олеся, так что даже Храповицкому, кажется, стало немного неловко.
— Русские гиды в Париже еще и не такое расскажут, — буркнула Ирина. — Они привыкли к тому, что их клиентов ничего, кроме постельных сказок, не интересует.
Храповицкий сразу надулся. Остальные тоже напряглись. В наших компаниях возражать ему было не принято.
— Пойдем погуляем, — предложил мне Храповицкий. Я кивнул, и мы направились к пруду. Увидев, что мы
собираемся уединиться, Виктор немедленно увязался за нами. Ирина осталась за столом.
— Шустрый ты! — фамильярно пихнул меня в бок Виктор. — Успел охомутать вдовицу! Рыдала, поди! А ты, подлец, утешал! Аж вспотел, наверное! Со смерти мужа времени прошло-то всего ничего.