Пасынки судьбы

Тревор Уильям

— Он был в ужасном состоянии, мисс, — сказала мне Джозефина, когда я пришла к ней в кухню. — Еще бы — застать ее в таком виде.

— Могу себе представить.

— В тот вечер он как раз собирался написать вам.

— Мне? Мне?!

— Да, мисс. Он хотел признаться вам в любви.

— В любви?!

— Он любит вас с тех пор, как вы гостили у нас прошлым летом. Он рассказал мне об этом в тот самый день, когда умерла миссис Квинтон.

Я пошла в мрачную столовую накрыть на стол, но к ужину ты не спустился, куда-то ушел. Мы с матерью опять ели ветчину и оставили тебе,

чтобы ты смог поесть, когда вернешься.

— Он ведь и не обедал, — сокрушалась мать. — Марианна, дорогая, ты бы пообщалась с ним.

— Сейчас, мне кажется, ему лучше всего побыть одному.

Слова Джозефины не шли у меня из головы. Поразительно, что послать мне письмо ты решился в тот самый вечер! А ведь и я тоже не раз порывалась написать тебе, продолжить наши с тобой беседы. Но только я бралась за перо, как мне становилось неловко, и я чувствовала, что не в состоянии выразить на бумаге то, что хочется.

Ранним утром мы отправимся домой, в Дорсет. Оставаться дольше мы не могли: я и так уже опаздывала в Швейцарию.

Около часа я прождала тебя внизу, и уже совсем поздно, когда я раздевалась у себя в спальне, на лестнице послышались твои шаги. «Это судьба», — подумалось мне. Я надела ночную рубашку и скользнула в ледяную постель. И тут же расплакалась: будь ты сейчас со мной, я обняла бы тебя, прижала к себе, положила твою голову себе на грудь. Развеяла бы твое горе поцелуями. А ты? Простил бы ты мне мое английское происхождение? Около часа я пролежала в ужасной тоске, а потом встала, взяв с полки керосиновую лампу.

Твою дверь я приоткрыла, даже не постучавшись. Куда только девались благоразумие, страх, добропорядочность? Хотелось одного: чтобы ты знал, что я люблю тебя, — может, хотя бы это станет для тебя утешением. Об остальном я не помышляла. Поставив лампу на туалетный столик, я позвала тебя.

3

— А вот и наша малютка Марианна. Люблю встречать на вокзале знакомых, — признался профессор Гибб-Бэчелор. Ему было за шестьдесят; высокий, тощий, как щепка, седая реденькая бородка и черный как смоль, слегка завивающийся парик. — Ты немного опоздала, деточка, — пожурил он меня.

— Я была на похоронах. Отец дал вам телеграмму.

— Да, да, конечно. Я так и сказал жене перед уходом: «Еду встречать девочку-телеграммочку». — Профессор хитро усмехнулся: — Так и буду теперь тебя называть: «Моя девочка-телеграммочка». Ну, с приездом в Монтре, крошка Марианна.

— Надеюсь, своим опозданием я не доставила вам хлопот?

— О чем ты говоришь! Просто я беспокоился, что из-за похорон ты не сможешь заранее купить билеты и поездка получится утомительной.

— Нет, я нисколько не устала.

— Твой отец, по-моему, пастор? В Дорсете, если мне не изменяет память?

— Да.

— Дорсет — райский уголок. Значит, ездила на похороны? Надеюсь, не близкий родственник?

— Тетя в Ирландии.

— А, в Ирландии.

Когда он говорил, то пристально смотрел на меня, норовил заглянуть в глаза. На губах, над бородкой играла дежурная улыбочка.

— Я не знаю человека, которому бы не понравился Монтре, — сообщил он, когда машина тронулась. — Девочки,

которые живут у нас с женой, для нас как дочери. Еще никто не жаловался.

Мы ехали берегом какого-то огромного водоема, который профессор назвал «Lac Leman» [39] . Вокруг возвышались заснеженные вершины Альп.

— Беспокойная страна эта Ирландия. Все обошлось без происшествий?

— Да, без всяких происшествий.

Через открытые ворота машина подъехала к дому с железными балкончиками и распахнутыми деревянными ставнями на окнах. Веранда с широкими сосновыми дверьми тянулась по всему фасаду.

— Жервеза! — позвал профессор, заглядывая в прихожую, а я осталась стоять на улице с вещами. Привычным жестом он наклонил голову и слегка вытянул шею, прислушиваясь к тому, что говорила ему жена.

39

Озеро Леман (франц.).

— Вам звонили, — сообщила ему какая-то долговязая девица в очках.

— Спасибо, Цинтия.

С улицы казалось, что прихожая разрисована яркими красками, однако, войдя, я увидела, что это развешанные по стенам рисунки многочисленных воспитанниц, собранные четой Гибб-Бэчелор за многие годы; на одной картинке был изображен берег озера, на другой — горная вершина, а на третьей, висевшей над лестницей, — замок с птицами.

— Здравствуй, Марианна. — Передо мной, как из-под земли, выросла миссис Гибб-Бэчелор, полная, живая дамочка, ростом гораздо ниже своего супруга. Одета она была очень изящно, в разные оттенки лилового цвета, черные с проседью волосы завиты. — Пойдем со мной, Марианна.

С этими словами она повернулась и повела меня в комнату, откуда только что вышла.

— Пожалуйста, садись, — сказала она, сама села за стол, а мне указала на стул. Стулья здесь были такие же, как в прихожей и на веранде: жесткие, но в чехлах. Заметила я также, что пол был везде голый, только кое-где положены плетеные циновки. — Рада видеть тебя в Монтре, — затараторила с гнусавым шотландским выговором миссис Гибб-Бэчелор. — Мы с мужем боготворим искусство, а в остальном живем, как здесь принято. Занятия языком проводятся ежедневно нашей приятельницей мадемуазель Флоранс, мой муж будет читать вам курс истории Швейцарии и отдельных кантонов. Режим необременительный, однако хочу предупредить: день у нас начинается рано, и с мадемуазель Флоранс воспитанницы обязаны говорить только по-французски. Спасибо, у меня все.

Я встала и в свою очередь поблагодарила миссис Гибб-Бэчелор.

— Вторая девочка из твоей школы… — Миссис Гибб-Бэчелор стала перебирать лежавшие на столе бумаги.

— Агнес Бронтенби.

— Да-да, Агнес Бронтенби. Совершенно верно. Агнес — прелестное создание. Кроме вас, к нам в этом году приехали Мейвис и Цинтия. — Миссис Гибб-Бэчелор помолчала. — Ты совершенно здорова, Марианна?

— Как будто бы да.

— Ты ужасно маленькая, но пусть это тебя не смущает: лучше быть крошечной, чем большой и нескладной.