Пасынки судьбы
Шрифт:
Звякнув четками, монахиня переступила с ноги на ногу:
— Вы бы лучше написали ей письмо.
— Это слишком долго. Дело очень срочное.
— Тогда, пожалуйста, подождите.
Неслышно ступая черными туфлями по выложенному плиткой полу, она вышла и тихо прикрыла за собой дверь. По лестнице с тряпками и балкой политуры в руке спустилась еще одна монахиня. Она улыбнулась мне и поздоровалась.
Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем в холле появилась Джозефина. Я с трудом узнала ее: фартуки чепчик служанки шли ей куда больше, чем черная
— А я-то думаю, кому это я понадобилась?
— Простите, если я вас напугала.
— Вам кто-то сказал, что я здесь? Вы надолго приехали в Корк, мисс?
— Джозефина, вы не знаете, где мой двоюродный брат?
— Нет, мисс. Нет, нет. — В ее голосе прозвучала та же тревога, что и у тети Пэнси, мистера Дерензи. Мне вспомнилось, как всхлипнула на кухне служанка миссис Суини.
— Как вы думаете, он в Ирландии, Джозефина?
— Этого он мне не говорил, мисс. Я даже не знала, что он собирается бросить мельницу.
Она повертела в руке бело-синее кухонное полотенце. Полотенце было мокрым — наверно, когда Джозефину вызвали, она вытирала посуду.
— Я приехала из Англии специально, чтобы увидеться с ним, Джозефина.
Она кивнула и, помолчав, сказала, что не может себе простить, что в тот день уехала в Килни, оставив твою мать одну.
А потом вдруг повернулась и убежала, на ступеньках же с ящичком для пожертвований появилась монахиня в очках.
— Не могли бы вы помочь приюту святой Фины? — обратилась она ко мне.
Я машинально сунула руку в карман, достала монетку и бросила ее в отверстие ящика, Если бы не монахиня, я бросилась бы за Джозефиной. У меня мелькнула мысль догнать ее, но Джозефина уже скрылась за дверью, да и монахиня в очках строго покачала головой. Отодвинув щеколду, на которую она задвинула входную дверь, когда впускала меня внутрь, она вновь сверкнула глазами и улыбнулась, обнажив частокол длинных зубов.
— На Джозефину еще не снизошел покой, — сказала она.
— Не снизошел покой?!
Ответа не последовало, дверь за мной закрылась, и я покинула массивный особняк — когда-то, быть может, гордость богатой семьи, а теперь монастырский приют. Я шла по длинной прямой аллее, совсем не похожей на аллею в Килни, За деревьями по обеим сторонам лежали поля. Из сторожки у ворот мне навстречу вышел бедно одетый пожилой человек.
— Хорошая погода, мисс, — сказал он, приподняв шляпу. — Хвала Господу.
Я вернулась в Шендонский пансион. «Вилли позаботится обо мне, — говорилось в записке, которую я оставила родителям, уезжая из дому. — Пожалуйста, не волнуйтесь». Теперь я написала им покаянное письмо, где смиренно просила о прощении. Однако адрес пансиона я им не дала и умолчала о том, что тебя в Килни не оказалось.
Я брела по улицам, втайне надеясь, что встречу тебя, что вдруг увижу в толпе. Я больше не молилась, грустные мысли одолевали меня, я не знала, как мне быть, и плакала не переставая.
Чтобы не сидеть после обеда в мрачном своем пансионе, я два вечера подряд уходила в кафе Томпсона, где монотонными голосами судачили краснощекие кумушки. От валившего изо рта пара и газового света в кафе было уютно, и иногда я закрывала глаза, представляя себе, будто ты протискиваешься к моему столику. Однажды, когда я сидела с закрытыми глазами, женщина рядом со мной заметила своей спутнице: «Джон Гилберт — просто прелесть». Я открыла глаза и увидела, что на ее корзинке с продуктами лежат бронзового цвета хризантемы, а рядом, на столике, — вишня, упавшая с пирожного, которым лакомилась ее подруга. Поразительно, что люди не догадывались о моем горе, что по выражению моего лица не видно было, как я страдаю.
Детей на спортивной площадке не было, но два школьных окна еще светились. Я толкнула дверь и пошла по коридору. Не успела я постучать в дверь класса, как раздался голос мисс Халлиуэлл:
— Войдите.
Среди географических карт и таблиц, за заваленным тетрадями столом сидела учительница, которая оказалась моложе, чем я предполагала. По твоим рассказам у меня возникло впечатление, что это женщина средних лет, но мисс Халлиуэлл определенно еще не достигла этого возраста.
— О да, я очень хорошо помню Вилли. Садитесь, прошу вас.
Присев на краешек старенького стола, я объяснила, что приехала из Англии, но ты куда-то исчез, и теперь мне ничего не остается, как расспрашивать о тебе тех, кого я знаю по твоим рассказам.
— Значит, на мельнице Вилли больше не работает?
— Нет.
— А…
Мисс Халлиуэлл едва слышно вздохнула. Из-за стопки тетрадей на меня смотрели мечтательные, с поволокой глаза.
— Вот я и подумала, — осторожно начала я, — может быть, вам что-нибудь известно. Вилли как-то показывал мне окна класса, где он учился.
— А, нет. — Мисс Халлиуэлл рассеянно улыбнулась, провела худым пальцем по корешку учебника, отвернулась и застыла — словно позировала. — У меня болела душа за этого мальчика, — сказала она, — ведь ему пришлось перенести страшную трагедию. У меня болела за него душа.
— Скажите, мисс Халлиуэлл, может, кто-нибудь еще знает, где Вилли? Вам никто не приходит в голову?
— Его мать пила. Каждый день он возвращался из школы домой и заставал ее пьяной. Как мы ни старались в школе, она не давала ему забыть о случившемся.
— Я чувствую, что никто не говорит мне всей правды. Что-то от меня скрывают. Даже Джозефина.
— Джозефина?
— Служанка в доме Квинтонов.
— Ах да, его же воспитывала служанка, — с горечью произнесла она. С лица учительницы сошло мечтательное выражение, она стала говорить, что тебе не повезло, мать пила и, кроме служанки, некому было за тобой присмотреть. — Разве можно упрекать его за то, что он уехал? За то, что решил покинуть эту ужасную страну и начать новую жизнь? Возможно, и нам следовало бы поступить так же.