Пасынок судьбы

Русанов Владислав Адольфович

– Вот так на! Без меня меня женили! А кто сказал тебе, пан рыцарь-с-мечом-под-мышкой, что я пойду тебе служить?

Годимир позволил себе улыбнуться:

– У меня третьего дня сбежал оруженосец. Чутье подсказывает мне, что ты сможешь его заменить.

Корчмарь пожал плечами, внимательно наблюдая, как его сын кладет щит на лавку около Годимира, прислоняет к стене копье.

– А чего считать-то, пан рыцарь? Шесть скойцев [10] для ровного счета и всего делов.

10

Скоец –

денежная единица. 1/24 гривны.

Рыцарь покорно вытащил тощий кошелек, но тут возмутился шпильман:

– Э! Что за леший? Да не стоит то, что я сожрал вчера, и четверти того!

– Еще сегодня жрать будешь, – невозмутимо отозвался из-за спины отца Ясько, скрестив на груди руки, подобные кабаньим окорокам.

– Тебя, болван, спросить забыли, – окрысился музыкант.

Ясько забурчал что-то невнятное и двинулся к нему, но Годимир предостерегающе поднял руку:

– Этот человек под моим покровительством.

Здоровяк осекся, глянул на меч в черных ножнах, потом на отца и обиженно засопел.

– Итак? – Рыцарь вытряхнул содержимое кошелька на стол. – Шесть скойцев?

– Каких там шесть? – Шпильман решительно подгреб к себе кучку монет различного достоинства, среди которых меди было едва ли не больше, чем серебра. – Пяти хватит с головой.

Его пальцы проворно отобрали пять наиболее истертых монет.

– Получай.

Корчмарь недовольно засопел и нагнулся, собирая денежки.

– Да! И мула моего отдашь! – добавил музыкант.

– Ну уж нет! – возмутился хозяин. – Где ж такое видано? Соглашаешься, можно сказать, только из уважения к пану рыцарю, а тебе тут же на шею прыг и ножки вниз! Или еще два гроша [11] , или осел мой!

11

Грош – денежная единица. Четверть скойца.

Годимир не выдержал. Хлопнул ладонью по столу. Мужики в куколях опасливо съежились. Богоборцы, напротив, наградили рыцаря взглядами, источающими презрение и укоризну.

– Хватит, любезный. Ты портишь мне настроение. А настроение для рыцаря… Не думаешь, что я сейчас встану и всю корчму твою по досточкам разнесу?

Толстяк сглотнул, дернув кадыком, но панике не поддался:

– Нет, не думаю, пан рыцарь.

– Это еще почему? – опешил Годимир.

– А потому. Я ж вижу – ты странствующий рыцарь, а значится, какой-нито обет давал. Справедливость там защищать, обиженным всяко-разным помогать. А какая ж тут справедливость? Грабеж средь бела дня!

– Грабеж, грабеж, – подтвердил музыкант. – Так и норовишь меня ограбить.

– Я? Да это ты меня по миру пустить норовишь!

– Хватит! Помолчите оба! – прикрикнул Годимир, вторично стукнув по столешнице. – Забирай свои два гроша и иди дело делать! Я голодный, как дюжина волколаков, а они развели, понимаешь…

С довольной ухмылочкой корчмарь сгреб недостающие гроши в карман передника и, рассыпаясь в благодарностях, ретировался.

– Э-э-э, пан рыцарь, – протянул шпильман, – зря ты ему потворствуешь. Он так, глядишь, как раз тебе на шею влезет и ножки свесит.

– Тебе-то что за забота? Деньги-то мои… – Годимир еще злился на музыканта, который втянул его в позорную корчемную перепалку.

– А кто меня в оруженосцы нанять решил? – прищурился шпильман. – Вот я за твой кошелек и печалюсь. Или он у тебя волшебный,

а, пан рыцарь? Как у Малуха-золотаря из Неколупы?

– Не волшебный, – отрезал рыцарь. – А все равно мое дело, кому сколько платить.

– Так ты уже не хочешь меня брать?

– Почему нет? Беру. Звать-то тебя как, музыкант?

– А не надо меня звать, я сам прихожу, – оскалился было шпильман, но потом посерьезнел и назвался: – Олешек. Олешек Острый Язык из Мариенберга.

– Звучит. Положим, что язык у тебя без костей, я уже понял…

Их беседе помешало появление корчмаря с двумя жбанчиками пива. Плотная белая пена свешивалась набекрень над деревянным краем, как шапочка записного гуляки. Следом за отцом поспевал Ясь с резным ставцом, на коем поджаренные кровяные колбаски утопали в перине тушеной капусты. За Ясем вышагивала коротконогая курносая девка, с первого взгляда видно – братова сестра и отцова дочка, и тоже, верно, Яська, волочащая блюдо поменьше, где две здоровенные краюхи ржаного хлеба украшались с боков стрелками зеленого лука и фиолетовыми с изморозью розетками базилика.

– Что Господь, Пресветлый и Всеблагой, послал, тем и рады! – поклонился хозяин корчмы, принимая у отпрысков угощение и выставляя его на стол. – На здравие да пойдет, а не во вред…

Он еще раз поклонился и убрался восвояси, не услышав язвительного бурчания музыканта:

– Рады они… Да за такие деньжищи еще плясать вокруг стола должны.

Годимир усмехнулся:

– Брось, не бери в голову. Как ты с таким норовом живешь только? И руки-ноги целы…

– Ты лучше спроси, как бы я жил, когда бы не смеялся над всеми и над собой заодно?

– Что, помогает?

– А то! Хочешь, я тебе песенку спою. Для затравки. Ты ж меня в оруженосцы взял не клинки точить. Ради цистры моей, поди?

– Может, поешь сперва?

– Да ладно. Больше голодал.

Олешек умостил грушевидное тело цистры на колене. Дернул на пробу струну, другую. Не расстроились ли? Результат удовлетворил музыканта. Он откашлялся и запел вполголоса:

– Когда промок, когда устал до одури,Когда живот к хребтине подвело,Мани удачу показною бодростью,Играй и пой всем горестям назло.Когда впились огневка с лихорадкою,Чирей на заднице и пятки в кровь растер,Гони хворобу дерзкою повадкою —Была бы кость, а мясо нарастет.Когда кругом пинки и зуботычины,Не попадись досаде на крючок,А просто улыбнись в лицо обидчикам:Лоб не стеклянный – выдержит щелчок.

Голос у шпильмана был не слишком сильный, да и высоковатый, хоть он и пытался пускать звук из груди, чтоб пониже выходило. Но стихи понравились всем собравшимся в корчме без исключения. Старший из богоборцев – седой, с изможденным морщинистым лицом – даже поднял вверх палец, произнося назидательно:

– Смирение есть первая заповедь Веры в Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого.

Его товарищи согласно закивали, отчего напомнили Годимиру клюющих зерно кур. Чтоб не прыснуть со смеху, рыцарь сделал вид, будто поправляет усы, а сам прижал ладонь к губам. Но провести Олешека оказалось не просто.