Пасынок судьбы
Шрифт:
– Ты не поняла… – Годимир несколько смутился. – Когда я говорил про нечисть…
– Я все поняла! – Зеленокожая рассмеялась. – Вы, люди, зовете так живых существ, о которых думаете, что их создал не ваш Господь. Правильно?
– Ну да.
– Тогда я – не нечисть. Когда-то я была человеком… Как давно! – Она сморщила носик. – Как видишь, обстоятельства иногда меняют слишком сильно. А еще вы используете слова нелюдь и нежить. Правильно?
– Ну…
– Используете для обозначения таких, как я. Или Мохнопятик.
– Кто?
– Мой помощник. – Она вздернула верхнюю губу, забавно выставив вперед резцы, пошевелила ноздрями,
Годимир узнал и едва не рассмеялся. Бобер-переросток – или крыса-великан – из недавнего сна.
– А он тоже… тоже не живой?
– Нет. Живой. Просто они живут очень долго. Я отбила его детенышем у горных людоедов. Вылечила, выходила. – Неожиданно рыцарь заметил, что стоит его собеседница, уже почти вплотную упираясь грудью в острие меча.
– Он острый, – тихо проговорил рыцарь, имея в виду клинок.
– Ну и что?
– Ты не боишься порезаться?
– Я боюсь скуки. – Незнакомка легко провела пальцем по поверхности меча. – Жжется. Сталь. Не люблю сталь.
– Я думал: вы не любите серебра.
– Кто – «вы»?
– Вомперы.
– Чудак. Опять это слово. Объясни.
– Вернись, где была.
– Боишься?
– Нет. Просто мне так спокойнее.
Она рассмеялась, словно зазвенел колокольчик. Доверчиво обернулась спиной – вот соблазн ткнуть мечом под лопатку и поглядеть, действительно ли она бессмертна. То есть, не живая. Вернулась на сундук Олешека, но устроилась уже полулежа. Одну ногу согнула в колене, а другую вытянула, как кошка хвост. Нарочито зевнула:
– Так тебя устроит?
– Устроит.
– Тогда рассказывай. Что за вомперы и почему ты меня называешь этим словом?
– Вомперы? Ну, вомперы… Архиепископ Абдониуш относит к ним умерших и оживленных злым чародейством людей. В особенности тех, кто при жизни не чтил заповедей Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого… – Краем сознания Годимир отметил, что упоминание Господа никак не подействовало на гостью. Это само по себе уже противоречило дальнейшим выкладкам почтенного архиепископа, который писал о необходимости борьбы с нечистью посредством молитв, знамения и святой воды. Поэтому он откашлялся и продолжил: – А вот магистр Родрик из Мариенберга упоминает, что днем вомперы лежат в могилах, ибо страх как боятся солнечных лучей, зато ночью выбираются на свободу и пьют кровь людей. Также, по многочисленным свидетельствам записал магистр Родрик, что вомперы отличаются неумеренным любострастием и, очаровывая людей, к противоестественному соитию их побуждают. Те из них, что к мужчинам приходят, именуются суккубами, а к женщинам – инкубами. После совокупления же с суккубом либо инкубом, человек становится бледен и задумчив, ни о чем ином более помышлять не может, ждет не дождется новой встречи с искусителем, а после и вовсе сгорает, тает, словно свеча.
Рыцарь повторял строки, прочитанные в толстом фолианте, прикованном цепью к дубовому столу в книгохранилище Хороброва, наизусть, даже не задумываясь. Ведь «Монстериум» он вызубрил на память. Ночью растолкай и спроси – расскажет.
Зеленокожая рассмеялась. Томно потянулась, провела кончиком языка по верхней губе:
– Значит, говоришь, вомперы совокупляются с людьми неумеренно? Очень интересно… Стоит подумать… Так вот чего ты испугался, рыцарь Годимир?
– Не правда! Не испугался я!
– Значит, готов к противоестественному соитию?
– Нет, ну…
– Или не готов? Ладно, не морщись
– Не пьешь, а знаешь, что липкая, – покачал головой Годимир.
– Не пью – не значит, что никогда не проливала, – отрезала зеленокожая. На краткий миг черты ее лица стали жесткими и даже жестокими. Годимир тут же поверил – да, проливала, и мысленно посочувствовал ее врагам.
37
Навья – мертвец, покойник, усопший, умерший (старорус.).
– Говорят, вомперу кровь нужна, чтобы поддерживать подобие жизни в неживом теле, – проговорил он неуверенно. Его несокрушимое убеждение в правоте составителей книг о чудовищах и монстрах начало давать трещины, как весенний лед. Того и гляди, на куски разлетится.
– А совокупления? – усмехнулась навья.
– Не знаю, честно, – признался рыцарь. – Может, просто, чтобы смущать и сбивать с пути истинного?
– С трудом верится.
– Тогда не знаю.
– Ладно, встречу вомпера, спрошу обязательно. – Она опять рассмеялась, запрокинув голову. Мелькнула и вновь скрылась под завесой локонов маленькая девичья грудь. – Но тебя я успокою, рыцарь Годимир. Я питаюсь. Но питаюсь чувствами. Вот так вот поддерживаю подобие жизни в неживом теле.
«Неживом? – подумал Годимир. – Многие живые панны полжизни отдали бы за такое тело. Почему я раньше не слышал о навьях? Или они только в Заречье встречаются? Или только у Запретных гор? Вот ведь наваждение… Так и тянет проверить – живая или вправду мертвец ходячий?»
– Как это – «чувствами»? – спросил он. Просто для того, чтобы что-нибудь спросить. Уж очень затягивалось молчание, очень красноречиво взгляд зеленокожей проникал под жак и рубаху.
– А очень просто. Человек боится – я чую. Напитываюсь, силу получаю. Он ненавидит, я тоже забираю. Во сне могу прийти. Ты меня дважды накормил. Хорошо. Ты – настоящий. Чувства сильные, без притворства… Спасибо.
– Да не за что, – растерялся Годимир. – Я и не думал…
– Ты не думал. Ты злился. На короля Желеслава. На себя. На весь мир. Мохнопятик почувствовал. Привел меня.
Рыцарь кивнул:
– Ясно. Так это вы шли за нами?
– Мохнопятик. Я пришла позже, к переправе.
– Ясно. А кто он, Мохнопятик этот?
– Зверь. Только смышленый очень. Их мало осталось. В горах и предгорьях.
– А где он сейчас? – неожиданно для себя Годимир заметил, что больше не держит меч острием вперед, а упер его в пол, играя пальцами на шарообразном навершии.
– Бродит. Вокруг городка… Как его?
– Ошмяны.
– Вокруг Ошмян. По лесу. Мы здесь редко бываем, вот он и рыщет. Вдруг волколака встретит?
– Волколака?
– Да. В этом королевстве еще встречаются. За Щарой их больше нет… – Навья оскалила зубы. – Не люблю волколаков.
– Что ты с ними делаешь?
– Не скажу! – Зеленокожая высунула язык, оскалилась. – Но какое-то время мне бывает не скучно.
Годимир помолчал, соглашаясь. Потом сказал:
– Я убивал волколаков.