Патологии

Прилепин Захар

–  Восемьдесят шесть, - говорит Вася Лебедев. Он шел мне навстречу с другой стороны.

Я разворачиваюсь и иду к машине. В затылок будто вцеплены пальцы мертвого солдатика, лежащего с краю.

–  Пахнет… - беспомощно говорит Скворец, так и не отошедший от «козелка».

Влезаем с Васей в машину, одновременно хлопнув дверьми.

–  Вась, может, развернешь машину?
– просит Скворец.

–  Они колонной шли… в тот же день, когда мы с Владика возвращались, только с восточной стороны города, - говорит мне Вася, будто не

слыша Скворца, - Дембеля… Их уже разоружили. Дали бэтэры в прикрытие… Снаряженные автоматы были только у офицеров… Слышал, что «полкан» говорит? Подставили, говорит. Стуканул кто-то…

–  Вась, разверни машину, - ещё раз просит Скворец.

–  А ты глазыньки закрой.

–  Не закрываются, - отвечает Саня.

VII

Первый день мы ходили на рыночек минимум по трое: пока один покупал что-нибудь, двое глазели по сторонам, чтоб никакая вражина врасплох не застала. И во второй тоже.

Закупились сразу пивом и воблой, шашлыку отпробовали, хоть и дорогой; зелени южной отведали.

На третий день, конечно, расслабились, стали себя посвободнее вести. На сельские постройки, да на дома у дороги, да на далёкие «хрущёвки» никто уже не смотрел. Дома, как дома, чего на них смотреть. Тем более, что на крыше школы - четыре поста.

Смуглые, грузные чеченки спокойно стоят за прилавками, расставленными вдоль дороги. Не шумят, не торгуются, называют цену и не рубля не сбавляют. Ни мало не похожи они на жертв российской военщины, - не испуганные, сытые, усатые. К слову сказать, красивого лица не встретишь. Есть одна девушка на рынке, вроде ничего, миловидная, да и то, скорей, полукровка, с русским вливанием. Это Хасан нам сказал, ему видней. Возле этой девушки постоянно стоят наши пацаны, говорят что-то, смеются. У девушки лицо при этом брезгливое.

Хасан, как-то отправившись на рынок, - мы называем это «в город», - попал в дурную ситуацию. Купил пивка, побрёл неспешно на базу и услышал, как за спиной торговка с соседкой переговаривается по-чеченски:

–  А это ведь наш парень. Он в школе с моим учился…

Хасан сказал об этом Семёнычу. Командир запретил Хасану в город выходить.

–  Теперь твои яйца стоят по тысяче долларов!
– кричит Хасану, внося чан с супом, Плохиш.
– Все твои одноклассники соберутся… - кряхтит Плохиш, устанавливая чан на скамейку, - с бо-о-ольшими кинжалами…

Хасан хитро улыбается.

–  Я бы за две штуки себе яйца сам отрезал, - задумчиво говорит Вася Лебедев. У него вечно грязные, будто проржавевшие, руки. Белые, атласные, новые карты, которые он держит в своих заскорузлых лапах, смотрятся беззащитно и трогательно. Такое ощущение, что дама, на груди которой лежит окаймленный черной полоской ноготь Васи, сейчас взвизгнет. Вместе с Васей играют Саня Скворцов и Слава Тельман. Слава их постоянно обыгрывает. Вася матерится, Скворец

улыбается, и, похоже, думает о другом.

–  Есть маза прокрутить выгодную сделку, - задумчиво продолжает поднятую Плохишом тему Язва.
– Хасан! Говорят, это совершенно безболезненно…

Хасан все ухмыляется.

–  Я беру на себя самую тяжелую часть операции, - продолжает Язва, - Собственно, прости за тавтологию, операцию. Покупателя ты сам найдешь. Позвони по старым телефонам, может среди твоих друзей по двору есть какой-нибудь завалящийся полевой командир. Торговаться пойдет Тельман. И - две штуки наши. Или четыре, а, Тельман?

Язву внезапно увлекает новая, назревшая в его голове шутка. Он подходит к играющим.

–  Парни, смотрите какой непорядок. Саня у нас Скворцов, Вася - Лебедев, а Слава какой-то Тельман. Слава, давай ты будешь… Вальдшнеп?

Вася Лебедев довольно смеется. Саня смотрит на Язву удивленно, такое ощущение, что он даже не понял о чем речь. Слава недовольно молчит.

–  Отстань, Гоша, я уже говорил, что я русский, - выговаривает он.

–  А я тувинец!
– хуже прежнего смеётся грязно-рыжий Вася, щуря южно-русские глаза с бесцветными ресницами.

Парни рассаживаются есть. Режут лук. Никогда мужики не едят столько лука и чеснока, как на войне.

Семёныча по рации вызывают в штаб. Он кличет Васю Лебедева и Славу Тельмана. Слава сразу встает, сбрасывает с тарелки недоеденные макароны в чан для отходов, берёт автомат и выходит. Вася давится, ложку за ложкой набивает рот недоеденным. От выхода возвращается, берёт кусок хлеба и луковицу.

После обеда мы с Саней выходим на улицу покурить. Бездумно обходя школьный двор, я заглядываю в каморку к Плохишу. Эта скотина там водку в уголке разливает. Астахов и Женя Кизяков стоят со стаканами наготове.

–  А, бляди!
– кричу.

–  Тихо!
– зло шипит Плохиш.
– Шеи нет там? А? А начштаба?

–  Будешь?
– предлагает мне Женя Кизяков.

–  Ща, я Саньку позову, - я выглядываю на улицу.
– Санёк! Давай сюда.

Мы быстро выпиваем. Закусываем луком. Опять выпиваем. Разливаем остатки… Плохиш засовывает в щель в полу пузырь. Бутылка звякает, видимо, там уже таятся ей подобные.

–  Плохиш, ты весь НЗ пропьешь!
– смеюсь я.

Выходим на улицу. Закуриваем. Сладко туманит и одновременно немного тошнит. Санька все никак не развеселится.

–  Ты чего какой, Сань?
– спрашиваю.

–  А?

–  Ты где?

–  Как где?

Я смеюсь.

–  Девочку хочу, - вдруг говорит Саня.

–  На ужин?
– глупо шучу я, и, понимая глупость своей шутки, продолжаю, - Чего это вдруг? Только вторая неделя пошла.

–  Ты представляешь, Егор, - вдруг говорит мне Саня, - я вот что подумал: это ведь ужас, что на земле есть девушки… тонкие, нежные…

–  Чего ж тут плохого?
– спрашиваю, чуть вздрагивая от нежданной Саниной искренности.