Патриарх Гермоген
Шрифт:
Подругой версии, Гермоген вошел в город вместе с победоносными русскими войсками. Протоиерей Николай Агафонов предположил даже, кем именно являлся молодой человек, участвовавший в осаде 1552 года. По его словам, Гермоген-Ермолай мог числиться ратником, а мог — «чтецом или пономарем одного из трех походных шатровых храмов, находившихся при войсках, осадивших Казань»{37}.
Однако и первая гипотеза, и вторая не имеют под собой ничего, кроме желания их создателей хоть как-то представить юность святого. Источники не позволяют ответить на вопрос, был ли Гермоген участником казанского взятия,
Можно привести лишь самые общие соображения.
Во-первых, трудно представить себе, что русский православный человек поселится во враждебной Казани, когда по владениям хана рассеяны десятки, если не сотни тысяч пленников — бывших подданных московского государя, обращенных в рабское состояние.
Во-вторых, одно из сочинений святителя содержит описание большого казанского пожара; автор замечает, что огненное бедствие случилось «по взятьи града в 26 лето, яко достовернейши сами видехом»{38}. Звучат его слова двусмысленно: Гермоген называет себя достовернейшим очевидцем… то ли пожара, то ли взятия Казани. По форме высказывания больше похоже на второе. Это, разумеется, всего лишь косвенный аргумент, но он — в «копилку» гипотезы, согласно которой Гермогена привела в Казань осада 1552 года.
А теперь настал момент перейти от предположений к фактам.
В 1594 году святитель Гермоген взялся за перо и в подробностях описал достопамятные события пятнадцатилетней давности. Когда Казанской архиепископией правил Иеремия, а главою всей Русской церкви являлся митрополит Антоний, на Казань обрушилось страшное несчастье. В полуденный час 23 июня 1579 года загорелось близ церкви Святителя Николая, именуемого Тульским, во дворе «воина царского» Даниила Онучина. Большая часть посада и Спасо-Преображенская обитель стали пеплом. Началось медленное, трудное, горестное восстановление домов и храмов.
Среди татар бедствие, разорившее Казань, вызвало скверные толки. «Людей же неверных, — пишет Гермоген, — много еще было в городе, и веры среди них многоразличные; и были им в притчу и в поругание истинная православная вера; источника же целебного не было тогда в городе. Инородцы же, одержимые в сердцах своих неверием, уничижали нас, не ведая Божией милости и силы, ибо видели, окаянные, Божие к нам милосердие: что, милуя нас, Бог послал нам наказание за наши согрешения, как чадолюбивый отец, очищая наши грехи».
Но вместе с наказанием пришло и ободрение. Богородичная икона чудесным образом явила себя «юной дочери простого, искусного в военной стрельбе воина, имеющей десять лет от роду, по имени Матрона…». В то же лето и в том же месяце начала она являться оной Матроне, повелевая пойти в Кремль и рассказать об иконе «архиепископу и воеводам, чтобы они пошли и вынули из недр земли образ… причем указала и место, где могут обрести честное сокровище…».
Девочка от растерянности сообщила про видения одной лишь матери, хотя икона являлась ей не раз. Матрона просила мать поведать властям о чуде. Это ни к чему не привело. Тогда икона явилась ей во время полуденного сна в страшном огненном виде и пригрозила, что уйдет из города и явится в другом месте, а девице тогда предстоит сделаться больной до скончания дней ее.
Матрона кричала и плакала, рассказывая матери об увиденном. Та, испугавшись, привела девочку к воеводам. Но воеводы не обратили на их слова никакого
Мать пошла домой, рассказывая встречным о своем горе. Люди к ней присоединились. Мать взяла заступ, начала копать в названном месте; икона не появлялась; тогда иные казанцы, заинтересовавшиеся ее словами, стали помогать ей, «вскопали уже все место то, но ничего не нашли». Матрона, отойдя, начала копать там, где стояла раньше печь. Выкопали на два локтя, и там-то и явилась икона; на ней был ветхий рукав одежды из вишневого сукна.
Казанцы известили архиепископа и воевод. Иеремия велел звонить в колокола, собрал духовенство и начальных людей, пошел крестным ходом к тому месту, где обрели чудесную икону. Там владыка молился и призывал милости и прощения за свой грех. «Так же и воеводы с плачем просили милостивого [прощения] за то нерадение и неверие, которым согрешили…»
О себе Гермоген рассказывает немногое: «Я же тогда бывши в чине священника у святого Николая, который зовется Гостинным. Хотя и был каменносердечен, однако прослезился и припал к Богородичному образу».
Гермоген испросил у архиепископа дозволения отнести икону в храм Николы Тульского. Там совершилось «молебное пение», и оттуда большой крестный ход отправился к Кремлю. Надо полагать, Никольский иерей ранее того заслужил доброе отношение Иеремии: архиерей доверил ему важное и в то же время почетное дело.
С чудотворного образа списали копию и отправили Ивану IV в Москву. Иван IV и его сыновья повелели поставить на месте явления чудотворного образа храм, а также устроить девичий монастырь. Царь «положил оклад годовой» «священному собору и игуменье, и 40 сестрам». Матрону постригли там же с именем Мавра. Большой деревянный храм действительно скоро был воздвигнут. Рядом поставили вторую церковь, теплую, Богородицерождественскую.
По сообщению Гермогена, 16 чудес совершилось через Казанский Богородичный образ. Большей частью — исцеления ослепших людей{39}.
В 1579 году Гермоген стал свидетелем настоящего большого чуда и пронес этот мистический опыт через всю жизнь. Вот она, главная опора будущего «твердого стояния» его в вере.
На протяжении трех десятилетий Гермоген, как мог, взращивал в русских людях почитание Казанской иконы Божией Матери. И в то время, когда он, уже будучи патриархом, медленно умирал в заключении, на дне темного подземелья, список с Казанской помогал земским ополченцам бороться за Москву.
Что представляла собой церковь, где служил Ермолай-Гермоген?
Описание Казанского кремля, относящееся к 1560-м годам, показывает: если сравнивать Николу Гостинодворского с богатыми кремлевскими церквями, то храм этот займет последнее место. Но если посмотреть на иные посадские церкви (то есть находящиеся вне Кремля), то Никольская слегка «опережает» их{40}. О ней сказано очень мало, очевидно, храм не отличался ни изрядными размерами, ни роскошными архитектурными украшениями, ни богатством утвари. Не на чем было задержаться взгляду царских писцов. Однако лишь здесь имелся причт из четырех человек: поп, дьякон, пономарь, просвирница («проскурница»). При прочих церквях обычно жили один-два человека. А тут еще и содержали «старцев» по двум кельям — в дополнение к причту. Для посада это означало зажиточность.