Патриций
Шрифт:
Толстяк потащил упирающуюся королеву в центр зала, где танцевали Дэн с Ластенией, Макс с какой-то девушкой из-за соседнего стола, и Анаис с Вахтангом. А Алмон сидел за столом с новыми знакомыми и потягивал минеральную воду, отбиваясь от бесконечных предложений выпить.
– Дарагая! – широко улыбнулся Вахтанг, кружа Анаис в танце. – С такой красаты картыны писат нада! Бил бы у мена син, женил бы вас сразу! Царицей была б!
– Ой, спасибо, не надо! Не хочу быть царицей! – рассмеялась девушка. Ее щеки разрумянились, глаза сверкали, и все вокруг, все люди – всё казалось таким живым
– Анаис! – раздался вдруг над ухом девушки гневный возглас Терр-Розе. Анаис обернулась, королева танцевала с толстяком, стараясь держать Сократа на расстоянии вытянутых рук. – Ты смотри, к Алмону пристают! Ты только глянь!
Анаис посмотрела в направлении, указанном длинным, кроваво-красным ногтем Терры. Незнакомая блондинка в коротком блестящем платье вытащила Алмона из-за стола и увлекла к дальней группе танцующих.
– Пойду, разберусь! – Терр-Розе сделала попытку вырваться из рук толстяка.
– Держи ее крепче, Сократ! – рассмеялась Анаис. – А то будут жертвы и разрушения! Вахтанг, пойдемте еще шампанского выпьем?
– Канэшно, дарагая!
Никогда одиночество не бывает светлым. Прозрачным – да, но светлым никогда. Оно зарождается где-то под сердцем и разрастается по всей душе, как уродливый сорняк с прекрасными, но мертвыми цветами. Одиночество не просветляет разум, оно заставляет метаться в жалких попытках избавиться от него, и, если не вытянуть с корнем весь сорняк, то хотя бы оборвать, растоптать прекрасные цветы.
Даже самая легкая форма одиночества не лечится. Оно растлевает, выхолащивает душу и приводит к осознанию себя, как единицы мира, этим миром не востребованной…
Под утро уже все друзья умели танцевать национальные танцы сыновей Кавказа, невольно переняв и их акцент, и манеру разговора – уж очень они были заразительны. К рассвету и вовсе стали друг другу почти родными, а гости с Кавказа и слушать ничего не желали о том, что их новоиспеченным друзьям нужно куда-то уезжать. Жившая тремя этажами выше грузинская компания отправилась провожать друзей к их номерам. Должно быть в честь праздника ни один лифт не работал, пришлось подниматься пешком. Вахтанг топал в обнимку с Сократом.
– Слушай, дарагой, ты замэчатэльний чэловек!
– Спасибо, ты тоже, – толстяк слегка покачивался после танцев и выпитого.
– Жэна у тэбэ есть?
– Нет, пока нет.
– А нэвэста?
– Нет.
– Как жэ так? – густые брови удивленно поползли вверх. – Кто же за сином смотрит?
– Сам смотрю.
– Маладэц, дарагой! Толка малчику мама нужна.
– Нужна, да где ж ее взять? – Сократ пыхтя преодолел очередной лестничный марш.
– Нэ волнуйся, я тэбэ памагу. У мэнэ есть сэстра, нэ родная, правда, красавыца: пасмотришь – аслэпнешь!
– Правда?
– Абэжаешь! Она дэтэй любит, тваему малчику атличный мат будэт!
– Что моему мальчику будет?
– Мат, матэрь.
– А-а-а… Ну, я не знаю, надо подумать.
– Канэчно, дарагой, падумай и сэводня же атвэт скажи!
– Хорошо, вот только сомневаюсь, что она согласится переехать так далеко. Все, наш этаж, мы пришли.
– Ты в каком номэрэ?
– Четыреста
– Замэчательно! Ми придем!
Распрощавшись, друзья, уставшие, но довольные и счастливые, разошлись по комнатам.
– Тише, Юта не разбудите, – Сократ открыл дверь. – Не топочите, вы так!
Тусклый свет зимнего утра мягко лился в незашторенное окно. В пустой постели мирно сопел щенок, на полу лежал плюшевый шмель.
– Вот трусишка, опять в шкаф забрался, – проворчал толстяк, открывая дверцы и заглядывая внутрь. Юта там не было. – Куда он мог подеваться? – растерялся Сократ. – Алмон, Макс, ищите!
Друзья быстро обыскали небольшой гостиничный номер, но поиск результатов не дал.
– Ничего не понимаю, дверь же была заперта… – Сократ рассеянно погладил спящего щенка. – Макс, иди, спроси у дежурной, может, она что-нибудь видела.
– Ага.
Макс ушел и вскоре вернулся.
– Ну, что?
– Она сказала, что Ют ушел с каким-то мужчиной, говорит, что малыш был совершенно спокоен, улыбался, держал мужчину за руку, поэтому она подумала, что это кто-то из наших.
– Как этот мужчина выглядел? – голос Алмона прозвучал глухо.
– Я спросил, но дежурная не помнит… хоть и трезвая… с виду.
Сократ тяжело опустился на кровать и закрыл глаза.
Анаис перевернулась на спину и вставила сигарету в тонкий длинный мундштук. Сквозь неплотно прикрытые портьеры пробивались тусклые полоски света, отбеливая ее золотистую кожу. «У меня будет все, – думала девушка, наблюдая за сигаретным дымом, – все, абсолютно все… весь мир будет моим… только моим…» Она улыбнулась уголками губ и подушечками пальцев провела по спине лежащего рядом Захарии. Он открыл глаза и улыбнулся в ответ.
Раздался стук.
– Да! – крикнул Макс.
Дверь распахнулась, и на пороге возник Вахтанг с бутылкой шампанского.
– Пришел, как толка праснулся, – радостно сообщил он. – А вы что, так и нэ ложились?
– Нет, а сколько времени? – спросил Макс, он сидел рядом с окаменевшим Сократом.
– Уже пачти абэд!
– Правда? Мы и не заметили, как время пролетело, – Макс закурил, стараясь не обращать внимания на разболевшуюся голову, и Алмон пошире раскрыл форточку.
– Что-то праизашло? – Вахтанг поставил шампанское на стол и присел на корточки напротив Сократа. – Что случилось, дарагой?
– Вахтанг, – еле-еле проговорил толстяк, – кажется, у меня украли сына.
Прекратились снегопады, зима на Марсе шла на убыль. Таял снег, теплее становились дни, ярче ночи. В воздухе уже витал запах зарождающейся жизни, хотя земля еще дремала подо льдом. Цветы и травы крепко спали в ожидании пробуждения, момента, когда солнце прожжет огненными пальцами снег и позовет расправить хрупкие зеленые плечи, раскрыть цветочные глаза… Под корой деревьев начинали свой бег жизненные соки. Движенье становилось все быстрее, однажды, не найдя выхода, оно взорвется влажными почками и проснется клейкими листьями… На Марсе начиналась весна – прекраснейшее в своем безумстве время года.