Патрик Кензи
Шрифт:
— А где ваша дочь с Амандой и Зиппо обычно тусовалась, не знаете?
Он задумался — надолго, так что и мне, и ему хватило времени не торопясь допить воду. Наконец он произнес:
— Нет, не знаю, честно говоря.
Я открыл свой блокнот, нашел страницу, заполненную сегодняшним утром:
— Одна из одноклассниц Аманды и Софи сказала мне, что Софи и еще четверо зашли в комнату. Двое в этой комнате умерли, но…
— О господи.
— …но вышли из нее четверо. Ничего на ум не приходит?
— Что? Нет. Бредятина какая-то.
Он
— Софи умерла?
Где-то с полсекунды я удерживал его отчаявшийся взгляд:
— Не знаю. Ни малейшей идеи.
Он покосился в сторону, затем снова посмотрел на меня:
— Вот в этом-то вся проблема с детьми, а? У нас нет ни малейшей идеи. Ни у кого из нас.
Глава 12
Удалившись на перекур, Энджи позвонила в информационную службу, чтобы выяснить телефон Элейн Мерроу, проживавшей в Эксетере, штат Нью-Гемпшир. Затем она позвонила самой Элейн и договорилась с ней о встрече.
По дороге в «гранитный штат» мы молчали — во всяком случае, поначалу. Энджи глядела в окно — на выстроившиеся вдоль шоссе голые деревья, на тающие кляксы снега.
— Ей-богу, как же мне хотелось перелезть через кофейный столик, — сказала она наконец. — И выдавить ему глаза на хрен.
— Просто удивительно, что с такими манерами тебя не приглашают на светские приемы, — сказал я.
— Я серьезно. — Она повернулась ко мне. — Сидит такой, втирает про «ценности», а сам родную дочь выгнал ночевать на лавочке на автобусной остановке. И, блин, называет меня «Энджела», как будто имеет представление, кто я такая. Ненавижу, ненавижу, мать твою, когда люди так делают. И, господи Исусе, ты же сам видел, как он разошелся, когда про свою покойную жену говорил. «Неподходящее для ребенка окружение», мать его так. И из-за чего? Из-за того, что она любила гранолу и сериал «Секс в другом городе»?
— Полегчало?
— Чего? — спросила она.
— Выговорилась? — сказал я. — Потому что я там занимался выуживанием информации о пропавшей девочке, чтобы найти другую пропавшую девочку Ну, знаешь, делом занимался.
— А мне вот показалось, что ты ему разве что ботинки языком не вылизывал.
— А что, у меня был выбор? Вместо этого надо было встать в позу и высказать все, что я о нем думаю?
— Я же ведь ничего ему не сказала.
— Все равно, ты очень непрофессионально себя повела. У тебя на лице было написано, что ты на самом деле о нем думаешь.
— А в «Дюхамеле» о тебе не то же самое говорят?
Черт. Неплохо.
— Даже в наихудшем случае я вел себя раз в десять профессиональнее, чем ты.
— В десять раз, значит?
— В десять.
— Так что, я, значит, должна сидеть себе тихо, пока этот самодовольный козел поет дифирамбы собственной персоне, да?
— Да.
— А я не могу.
— Я заметил.
— Слушай, ну неужели вот это и есть наша работа? У
— Частично — да. — Я взглянул на нее. — Ладно, по большей части так и есть.
Чем ближе мы оказывались к нью-гемпширской границе, тем меньше машин было на шоссе. Я надавил на газ, и деревья за окном превратились в размытое коричневое пятно.
— Решил пополнить коллекцию штрафов за превышение скорости? — спросила Энджи.
Я всегда водил быстро — за исключением тех случаев, когда в машине со мной была моя дочь. И Энджи давно с этим смирилась — точно так же, как я смирился с тем, что она курит. Во всяком случае, так мне казалось.
— Скажи мне, солнышко, — спросил я, — что за муха тебя сегодня за жопу укусила, а?
Повисшую тишину можно было ножом резать. Но затем Энджи откинула голову на спинку сиденья, уперлась ногами в бардачок и сделала глубокий протяжный выдох. А затем сказала:
— Извини. О’кей? Жалко, что так получилось. Ты был прав, я совершенно непрофессионально себя там повела.
— Можешь повторить то же самое в мой диктофон?
— Я серьезно.
— Я тоже.
Она закатила глаза.
— Ладно, ладно, — сказал я. — Извинения приняты. И оценены по достоинству.
— Я действительно там сорвалась.
— Да нет. Почти сорвалась, это да. Но я сгладил ситуацию, все в порядке.
— Все равно, некрасиво получилось.
— Ну, у тебя в последнее время фактически не было практики, так что ничего удивительного.
— Это да. — Она провела ладонью по волосам. — Потеряла хватку совсем.
— Зато за компьютером ты по-прежнему, э-э-э, отжигаешь в полный рост.
Она улыбнулась:
— Правда?
— Правда. Кстати, можешь сейчас погуглить Джеймса Лайтера?
— Это кто такой?
— Зиппо. Посмотрим, не засветился ли он где.
— А. — Она достала свой «блэкберри», какое-то время щелкала по клавишам, а затем сказала: — Засветился, да еще как. Помер.
— Серьезно?
— Серьезно. Труп нашли три недели назад в Оллстоне. — Она зачитала вслух: — «Тело восемнадцатилетнего Джеймса Лайтера было обнаружено в Оллстоне, в поле за магазином, торгующим спиртными напитками, через неделю после Дня благодарения. Причина смерти — две пули в грудь. Никаких свидетелей, никаких подозреваемых».
К середине статьи всплыла и его ожидаемо тоскливая предыстория — воспитывался матерью-одиночкой, которая, когда ему было шесть лет, попросила подругу посидеть с ним, а сама ушла и больше не вернулась. Где теперь Хитер Лайтер, никому не ведомо. Рос Джеймс в приемных семьях. Если верить статье, последняя его мачеха (некто Кэрол Луиз, также известная как Сиплая Кэрол) не сомневалась, что кончит Зиппо примерно так, как и случилось. И знала она это ровно с тех пор, как он угнал ее машину. Было ему тогда четырнадцать.