Патрик Кензи

Лихэйн Деннис

— Вот так, значит. Угнал у Сиплой тачку — получи пару пулек в грудь, — сказал я.

— Паршивая история, — вздохнула Энджи. — Вроде целая жизнь, а толку с нее…

— Ноль без палочки, — подтвердил я.

— Я не хочу сказать, что Софи была идеальным ребенком, а потом вдруг пришел ее отец и все испортил.

Элейн Мерроу сидела на красном металлическом диване без подушек, стоявшем в центре ее художественной мастерской — бывшего сарая. Мы расположились напротив нее, на красных стульях. Тоже металлических, и тоже без подушек. Удобством они не страдали — сидеть на них было все равно что на открытой винной бутылке. В сарае было тепло, но не так чтобы уж очень уютно — этому мешали расставленные скульптуры:

сплошь хромированный металл, и я не уверен, что смог бы однозначно ответить, что они призваны изображать. По моим прикидкам, большинство из них выглядели как здоровенные пушистые игральные кости, вроде тех, что вешают на зеркало заднего вида, только эти были лишены всякого пуха. Еще тут стоял кофейный столик (во всяком случае, мне кажется, что это был кофейный столик) в виде бензопилы. Иначе говоря, я не понимаю современного искусства. И я уверен, что оно не понимает меня. Поэтому мы стараемся держать дистанцию и не лезть друг к другу без надобности.

— Она росла единственным ребенком, — сказала Элейн, — поэтому была немного эгоистичной и капризной. Ее мать была порой склонна к излишнему драматизму, так что Софи унаследовала эту черту от нее. Но можете мне поверить, Брайану на нее было насрать — до тех пор, пока ее мать его не бросила. Да и после этого он хотел одного: вернуть Шерил, поскольку ему сильно не нравилась его роль во всей этой ситуации.

— И когда же он начал всерьез интересоваться получением родительских прав? — спросил я.

Она ухмыльнулась:

— Когда узнал, ради кого Шерил его бросила. Он же с полгода вообще ни о чем не подозревал. Ну, ни сном ни духом. Думал, что она живет с подружкой, а не с подружкой. Я что имею в виду? Вот вы на меня посмотрите: я что, выгляжу так, будто меня когда-нибудь привлекали мужчины?

У нее были короткие, до белизны выжженные волосы, торчавшие иголками. Одета она была в клетчатую рубашку без рукавов, темные джинсы и коричневые «мартенсы». Если бы мы руководствовались принципом «Ни о чем не спрашивай и ничего не говори», то в ее случае и спрашивать бы не понадобилось.

— Нет, — сказал я. — На мой взгляд, совсем нет.

— Спасибо. А этот дебил Брайан? Он поначалу вообще не въехал.

— А когда до него наконец дошло? — спросила Энджи.

— Заявлялся к нам, орал на нее: «Ты не можешь быть лесбиянкой, Шерил, я этого не допущу».

— Не допустит, значит, — сказала Энджи.

— Именно. А когда до него доперло, что она и в самом деле не собирается к нему возвращаться, что она и вправду меня любит и что это не какой-то там кризис среднего возраста… — Она надула щеки, медленно выдохнула. — Весь его гнев, вся его ненависть к себе и чувство собственной неполноценности, которые, наверное, его с самого рождения гложут, — как думаете, какую форму они приняли? Он решил устроить крестовый поход, чтобы спасти свою дочь из плена аморальных опекунов. А то, что он о своей дочери не знал ровным счетом ничего, ему было по фигу. Каждый раз, когда он приезжал, чтобы забрать Софи, то обязательно надевал футболку с какой-нибудь надписью типа «Лесбиянство хуже пьянства». Или, например, сверху надпись: «Эволюция наоборот», а внизу — три картинки: сначала мужчина лежит с женщиной, затем с другим мужчиной, а на последней… думаю, и сами догадаетесь.

— Рискну предположить, что с каким-нибудь животным.

— С овцой, — кивнула она. — Сам носил такое перед ребенком и при этом втирал нам про грехи.

Протиснувшись в дверь, к нам подошла здоровенная собака — наполовину колли, наполовину черт знает кто. Проскользнув между скульптурами, она положила голову на бедро Элейн. Та почесала ей за ухом.

— В конце концов, — сказала она, — Брайан разошелся на полную катушку. Каждый день превращался в битву. Не успеешь утром открыть глаза, как на тебя наваливается ужас. Просто… ужас. Что он сегодня придумает? Заявится к нам на работу с плакатом, а на нем — цитаты из Библии вперемешку с обвинениями,

что мы — совратительницы малолетних? Или пойдет в суд, где будет рассказывать, что в личной беседе Софи ему описала, как мы тут пьем, курим траву и занимаемся сексом у нее на глазах? Чтобы превратить тяжбу за родительские права в… даже не знаю, бойню? Для этого достаточно одного человека, которому наплевать на то, что он втягивает ребенка в кошмар. Брайан врал как сивый мерин и приписывал Софи идиотские выдумки, которые сам же и изобретал. Когда все это началось, ей было семь лет. Семь. Мы все до последнего цента истратили на суды, на борьбу с этим его идиотским иском, выиграть который он не мог — так ему с самого начала и сказали. Я… — Она поняла, что все это время машинально чесала собаку за ухом, и чересчур сильно. Отняла руку — мелко, почти незаметно дрожащую.

— Вы не торопитесь, если что, — сказала Энджи. — Мы не настаиваем.

Элейн благодарно кивнула и прикрыла на полминуты глаза.

— Когда Шерил впервые пожаловалась на изжогу, мы особого значения этому не придали — после такой нервотрепки и язву можно заработать. А потом у нее обнаружили рак желудка. Я помню, как стояла тогда в приемной онколога, и перед глазами у меня всплыла самодовольная рожа Брайана. Я тогда подумала: «Ну надо же. Говнюки и вправду всегда выигрывают. Каждый раз».

— Не всегда, — сказал я, хотя сам совсем не был в этом уверен.

— В ту ночь, когда Шерил скончалась, мы с Софи были с ней до последнего ее вздоха. А когда наконец вышли из больницы… Три ночи было сыро и ветрено, и знаете, кто нас поджидал на парковке?

— Брайан.

Она кивнула.

— И выражение лица у него было… Никогда не забуду — вроде и брови нахмурены, и уголки губ опущены — выглядел он опечаленно. Но глаза! Блин.

— Сияли, да?

— Как будто он только что джекпот в лотерее сорвал. А через два дня после похорон заявился ко мне в сопровождении двух полицейских и забрал Софи.

— После этого вы с ней общались?

— Поначалу нет. Я потеряла жену, а затем — девочку, которая стала мне родной дочерью. Брайан запретил ей мне звонить. А поскольку по закону я ей чужая, то после того, как я во второй раз съездила в Бостон, чтобы повидаться с ней в школе на перемене, Брайан добился через суд, чтобы я вообще не имела права к ней приближаться.

— Я передумала, — сказала Энджи. — Я слишком мягко себя с ним вела. Надо мне было ему яйца открутить к чертовой матери, когда была возможность.

Элейн улыбнулась:

— Ну, всегда можно нанести ему еще один визит.

Энджи протянула руку и похлопала Элейн по ладони, а та сжала ее пальцы и несколько раз кивнула, сморгнув слезы.

— Софи снова связалась со мной, когда ей было около четырнадцати. Совершенно другой человек — переполненный гневом и страданием. Жила с папашей-говнюком, мачехой-шалавой и избалованным братцем, который ее ненавидел. И по логике, это я была во всем виновата: почему я допустила, чтобы ее от меня забрали? Почему я не смогла спасти ее мать? Почему мы не переехали в штат, где наш брак зарегистрировали бы, чтобы я могла ее удочерить? И с чего мы вообще уродились лесбиянками? — Она прерывисто вздохнула сквозь сжатые зубы, прерывисто выдохнула. — Ну и все в таком роде, приятного мало. Все мои раны разбередила. Через какое-то время я просто перестала отвечать на ее звонки, потому что сил у меня не было сносить всю ее ярость и оправдываться за грехи, которых я не совершала.

— Вам не в чем себя винить, — сказал я.

— Легко сказать, — ответила она. — Сделать трудно.

— Значит, вы давно с ней не разговаривали? — спросила Энджи.

Элейн в последний раз похлопала ее по руке.

— Пару раз в прошлом году. Она всегда под кайфом была, когда мне звонила.

— Под кайфом?

Она взглянула на меня:

— Ну да, под кайфом. Я сама десять лет как в завязке, но прекрасно помню, как себя ведут торчки, когда с ними разговариваешь.

— И на чем она сидела?